Звук падающих вещей - [37]

– Не знаю, – сказал я тогда. – Я не знаю, чего я хочу.

В последовавшие секунды молчания я слышал звуки, которые производила Летисия, едва различимые (как от колокольчика, которые иногда повязывают кошкам); родители безотчетно учатся слышать их: вот Летисия идет или бежит по ковру, вот она разговаривает со своими игрушками или игрушки разговаривают друг с другом, вот она берет что-то (украшения или пепельницу, которые ей запрещено трогать, или метлу, которую она любит выносить из кухни, чтобы подмести ковер: все эти едва заметные движения воздуха, которые производит ее маленькое тело). Я скучал по ней; я понял, что впервые провел ночь без нее, так далеко от нее; я почувствовал, как было уже много раз, тревогу из-за ее беспомощности, я интуитивно понимал, что все опасности (они таились в каждой комнате, на каждой улице) угрожают ей с большей вероятностью, когда меня нет рядом.

– С девочкой все в порядке?

Аура ответила не сразу:

– Все в порядке. Она хорошо позавтракала.

– Дай мне ее.

– Что?

– Позови ее к телефону. Скажи ей, что я хочу с ней поговорить.

– Антонио, прошло уже больше трех лет. Почему бы не забыть обо всем этом? Зачем жить, все время думая о покушении? Я не знаю, чего ты хочешь, правда, не знаю, какая в этом польза.

– Я хочу поговорить с Летисией. Дай ей трубку. Позови и дай трубку.

Аура фыркнула с досады или отчаяния, а может, даже с раздражением от собственной беспомощности: такие чувства нелегко различить по телефону, нужно видеть лицо человека, чтобы правильно их понять.

В моей квартире на десятом этаже, в моем городе, расположенном на высоте 2600 метров над уровнем моря, две мои женщины ходили и разговаривали, а я слушал их, я любил их, да, я любил их обеих и не хотел причинять им боль. Вот о чем я думал, когда к телефону подошла Летисия.

– Але? – сказала она. Это слово дети учат сами, обходясь без чьей-либо помощи.

– Привет, дорогая.

– Папа, – узнала она.

Затем я услышал далекий голос Ауры:

– Да, послушай, что он тебе говорит.

– Але? – повторила Летисия.

– Привет, – сказал я. – Угадай, кто я?

– Папа, – ответила она, упирая на второе «п».

– Нет, это злой волк.

– Злой волк?

– Питер Пэн.

– Питер Пэн?

– Так кто я, Летисия?

Она задумалась на мгновение.

– Папа, – сказала она.

– Правильно.

Она засмеялась: короткое хихиканье, трепет колибри.

– Ты заботишься о маме? Ты должна о ней заботиться.

– Ага, – сказала Летисия. – Вот она.

– Нет, подожди, – пытался сказать я, но было уже поздно, она передала трубку и оставила меня и мой голос в руках Ауры, и мое чувство к ней повисло в теплом воздухе. «Ну, иди поиграй», – сказала ей Аура своим нежнейшим голосом, почти шепотом, будто спела колыбельную. Затем она заговорила со мной, и контраст был резким: в ее голосе звучала грусть, разочарование и скрытый упрек.

– Алло, – сказала Аура.

– Алло. Спасибо.

– За что?

– Что позвала Летисию.

– Ей страшно в коридоре, – сказала Аура. – Она говорит, там кто-то прячется. Вчера побоялась идти из кухни в свою комнату, мне пришлось проводить ее.

– Со временем страхи пройдут.

– Она хотела спать с включенным светом.

– В этом возрасте детям часто снятся страшные сны. Нам же говорил педиатр, помнишь?

– Я не хочу, чтобы это продолжалось, Антонио, – сказала Аура. – Так больше нельзя.

И прежде, чем я успел ответить, добавила:

– От этого всем плохо. Девочке в первую очередь.

Так вот в чем дело.

– Теперь понятно. По-твоему, это я виноват, – ответил я.

– Никто не говорил о вине.

– Это из-за меня Летисии страшно в коридоре.

– Я этого не говорила.

– Да перестань, это чушь! Страх не передается по наследству.

– По наследству – нет, – ответила Аура. – Но им можно заразиться. Ты понимаешь, о чем я.

Мои ладони вспотели, особенно та, в которой была трубка, появился абсурдный страх: мне показалось, что сейчас трубка выскользнет из моей вспотевшей руки, упадет и связь прервется. Случайность: такое бывает. Аура говорила о нашем прошлом, о планах, которые мы строили, пока пуля, на которой не было моего имени, случайно угодила в меня, а я внимательно слушал ее, клянусь, что слушал, но все это не сохранилось в памяти. Как говорится, не оставило и следа.

Мысленно я попытался представить, какой была Аура перед смертью Рикардо Лаверде, пытался увидеть себя, но все было напрасно.

– Я должен повесить трубку, – сказал я, – это чужой телефон.

Аура (это я хорошо помню) говорила, что любит меня, что мы вместе все исправим, все для этого сделаем.

– Я должен повесить трубку, – повторил я.

– Когда ты приедешь?

– Не знаю. Еще кое о чем надо расспросить.

Трубка молчала.

– Антонио, ты вернешься? – спросила Аура.

– Ну что за вопрос, конечно же, вернусь, что ты выдумываешь?

– Я ничего не выдумываю. Скажи, когда.

– Пока не знаю. Как только смогу.

– Когда, Антонио?

– Как только смогу. И не плачь, для этого нет причин. И девочка может расстроиться.

– Девочка, девочка… Пошел ты, Антонио! Увидимся, когда сможешь.

Я повесил трубку и вышел на террасу. Там, под гамаком, как домашний питомец, стоял плетеный короб; вот они, жизни Елены Фритц и Рикардо Лаверде, разбросанные по документам и письмам. Воздух был неподвижен. Я устроился в гамаке, в котором Майя Фритц лежала накануне вечером, положил голову на белую вышитую подушку, вынул первую папку, положил ее себе на живот, а из папки достал письмо, написанное на зеленоватой, почти прозрачной бумаге.