Звучащий след - [45]

Сквозь проволоку незаметно прокралась ночь. Она спустилась неожиданно, вместе с туманом, который сразу окутал нас. Я чуть было не упал, споткнувшись о матроса, и тут же узнал его по сердитой воркотне. Он лежал плашмя, просунув голову под проволоку. Я мог бы поклясться, что матрос, изнывая, высунул язык в сторону моря, как пес, которого мучит жажда, при виде миски с водой.

Том без умолку болтал что-то о сапогах приезжавшего офицера. Что мне за дело до этих сапог? Деньги нужны, чтобы организовать побег Джеки. Я нарочно задел Тома и коснулся боком его туго набитого кармана.

— Ну-ка, выкладывай тысячу франков, — приказал я. — В последний раз! Слышишь? Обещаю тебе.

Я невольно произнес это громким и повелительным голосом, сопровождая свои слова угрожающими жестами.

— Но это против уговора… — выдавил из себя Том.

— Плевать я хотел на уговор. — Я притиснул его к проволоке.

— Ни сантима не получишь. — Том весь скорчился. Лицо его, словно серое пятно в тумане, было совсем рядом с моим.

— Ну что ж, хорошо, — сказал я с издевкой. — Только прежде, чем подохнешь, послушай-ка историю, которую я тебе расскажу.

И, пользуясь испугом Тома, я быстро-быстро затараторил:

— Слушай внимательно. Год тому назад здесь были другие интернированные. И среди них один, который по целым дням околачивался возле проволоки. Он набивал себе карманы, зарабатывая кучу денег на голоде своих товарищей. В один прекрасный день они выкопали его, по кусочкам, из песка. Телохранитель, которого он себе нанял, нисколько ему не помог. Он тоже был в заговоре.

— Я людей позову, — пискнул Том.

— А может, люди только того и ждут? Что ты на это скажешь?

Том нервно закусил нижнюю губу.

— Видно, матрос тоже не отдыхать улегся возле проволоки, — выдавил он наконец.

— Смотри, какой ты наблюдательный! — сказал я и услышал, как Том судорожно проглотил слюну.

— Здорово ты меня околпачил! — И он отсчитал мне в руку деньги.

— Для Джеки это, не для меня, — сказал я.

— А правда, что он отделал «профессора»?

— Да, и это может стоить ему головы.

Том поднял кулак, но я успел отскочить.

— Значит, я раскошеливаюсь, чтобы Джеки мог улизнуть из лагеря, а ты еще, небось, будешь бахвалиться, что это все ты!

— Заткнись! — крикнул я. — Не беспокойся, Джеки узнает, кому он обязан этими деньгами.

— И Ахим тоже? — спросил Том уже спокойнее.

— А тебе это так важно?

— Ну ладно, тогда все в порядке, — сказал Том.

Я со всех ног пустился к своему бараку. В щели между досками я увидел свет сальной свечи. Дверь была прикрыта, чтобы туман не вполз в помещение. Я перевел дух, потом отворил дверь и вошел. Сердце у меня бешено колотилось. Я был растроган. Дружеская нежность проснулась во мне. Джеки не умрет.

Я вошел в узкий круг света, казалось стиснутый со всех сторон надвигавшимся мраком. Джеки сидел, подперев руками голову. Потом он встрепенулся и широко открытыми глазами посмотрел прямо перед собой, словно сквозь меня.

— Где ты болтался? — грубо спросил Мюллер, прерывая ход моих и без того беспорядочных мыслей.

Вместо ответа я вынул деньги. И, небрежным жестом хлопнув пачкой о ладонь, сказал, обращаясь к Джеки:

— Ну-ка, собирай манатки и выматывайся.

Джеки вскочил и вытаращил на меня глаза.

Я склонился над свечой и протянул ему тысячу марок. Джеки подставил мне ладонь. Другой рукой он в нетерпении барабанил Мюллера по груди.

Он постоял, еще покусывая свою трубку. Лицо его, освещенное мерцающим светом свечи, казалось вырезанным на черном фоне барака, погруженного во мрак.

— Собирай-ка вещи. — Ахим крепко хлопнул его по плечу. — А когда выйдешь на волю, расскажи о нем товарищам, — и он кивнул в мою сторону. — Им это будет полезно.

Джеки порылся в своем узелке, вынул из него фотографию и губную гармошку — настоящий «Хонер», Остальное свое имущество — пару изодранных носков и осколок зеркальца — он оставил.

Он все еще молчал. Потом вдруг крепко обхватил меня за плечи и легко приподнял. Мюллер уже погасил свечу. Джеки сжал меня в объятиях, я почувствовал, как его губы прижались к моей щеке. Он вышел вместе с Мюллером и с Ахимом. Я стоял в темноте, не в силах сдвинуться с места. Наконец я вытер тыльной стороной ладони влажный след с моего лица и пошел к двери.

— Джеки!

Я стоял, пристально вглядываясь в стелющийся туман, и, снедаемый тоской, вслушивался в скрип его удаляющихся шагов.

15

Нетельбек усердно что-то строчил на листке бумаги. Из-за плеча его выглядывало лоснящееся, веснушчатое лицо Гумпердинга, напоминавшее зрелую дыню.

— Не забудьте написать о том, какие испытания выпали на долю мне, не желавшему отречься от своей германской крови, — донеслось до меня.

Гумпердинг решил подать заявление о том, что в течение долгих лет, которые он прожил в Женеве, занимаясь там ремеслом жестянщика, он неизменно ощущал себя истинным немцем. По этому случаю он облачился в свой лучший летний костюм, желтые туфли, сиреневую рубашку и голубой галстук в красную крапинку. Его заросшая щетиной физиономия, смахивающая на морду терьера, была сегодня гладко выбрита.

— …И на чужбине я всегда помнил, чем я, как немец, обязан своему фюреру… — надрывался Гумпердинг над ухом Нетельбека.