Звучащий след - [47]

— Старый Россинант? Сбросил? Меня? — переспросил я. — Ничего не понимаю.

Глаза у Ахима от удовольствия сузились в щелочки. Он удивительно походил сейчас на озорного школьника, который только что напроказил.

— Жил-был, знаешь ли, несколько сот лет тому назад в Испании один рыцарь…

Я сердито отмахнулся. Издеваться он надо мной вздумал, что ли?

— А ты еще на меня полюбуйся. Авось, заметишь, что я не похож на испанского рыцаря.

Ахим так и сполз с края стола, на котором было уселся.

Я скорчил довольную гримасу. Мой ответ явно ошеломил его.

Вытаращив глаза, Ахим сказал:

— Ты что, никогда не читал «Дон Кихота»?

— Нет, не читал, — подтвердил я.

Ахим, расстроенный, прошел по комнатушке, потом взъерошил свою густую каштановую шевелюру и бросил на меня укоризненный взгляд. Я просто понять не мог, чем же я его так огорчил. Ведь я всегда исполнял его желания: смотрел в небо, вытянувшись на животе, и обещал ему запомнить, что мы ощутили биение пульса друг друга. Так почему ж, черт меня подери, я не сказал ему в угоду, что знаю этого Дон Кихота!

Ахим тем временем полез под стол и вытащил оттуда домашнюю аптечку.

— Хоть бы замок был, а то хватают все кому не лень. До вчерашнего дня аптечка висела над столом, — он показал на гвоздь, вбитый в стену. — А вчера вечером сперли бутылку с касторкой. И знаешь зачем? Дорогие мои пациенты зажарили на ней ворованную картошку. Ну да ладно, они еще горько в этом раскаются, — добавил он со смехом.

Ахим любил и понимал шутку. Это качество делало его в моих глазах особенно привлекательным.

— Чтобы доставить тебе удовольствие, — сказал я, — прочту дома «Дон Кихота».

— Не просто «прочту», — сказал он, — а прочитаю много раз. Эта книга помогает при параличе мозга, как касторка при запоре.

Он метнулся к окну, халат его развевался.

— Уже девять! — воскликнул он. — Если будешь у Фрезе и он предложит тебе поесть, не отказывайся.

Странно, что Фрезе потребовал именно меня. Он лежал один в палате, такой же узкой, как кабинет Ахима, ко зато на настоящей кровати. Простыни сияли ослепительной белизной — давно забытое зрелище.

— Неплохую комнатку тебе дали, — пошутил было я. — Попрошу доктора прописать мне такую же.

Я не знал, как надо говорить с умирающими. Фрезе сделал знак рукой, и я осторожно присел к нему на край постели. Под тонким одеялом проступал его вздувшийся живот.

— У меня для тебя сюрприз, — сказал Фрезе. Он, видимо, наслаждался моим удивлением; на его небритой щеке проступила сеть тонких розовых прожилок. Он с трудом поднял руку.

— Ну ка, достань из тумбочки банку и поешь супа.

— Вытянутая рука Фрезе бессильно упала, но голос его дрожал от удовольствия. — Ты еще молодой, тебе на пользу пойдет.

Я поспешно открыл тумбочку. И покуда я, давясь от отвращения, глотал прокисшую похлебку, Фрезе весело, словно здоровый, сказал:

— Поешь горошку, так побегаешь по дорожке.

Он смотрел на меня, похваливая мой аппетит и мою молодость.

Я поставил банку на место и снова сел рядом с Фрезе. Скоро он навсегда простится с нами. Эта мысль внушала мне уважение, но в то же время мне было не по себе. Большие глаза Фрезе, в которых, казалось, сосредоточилась вся еще теплившаяся в нем жизнь, были пристально устремлены на меня. Он сказал:

— Дома они напялят на тебя мундир. Тут уж ничего не поделаешь. А вот стрелять в воздух — это ты сможешь.

Он перевел взгляд на горы, которые, казалось, росли прямо из моря, словно причудливо изрезанная коричневая губка.

— Смысл жизни в том, чтобы создавать новую жизнь. Лучшую жизнь, прекрасную жизнь! — прошептал Фрезе. — Идти против этого великого закона — все равно что черпать воду решетом! Кто не подчинится ему, умрет от жажды у полного колодца.

Капли пота уже не покрывали сморщенное лицо Фрезе. Они исчезли, словно впитались в кожу. Она казалась сейчас сухой и ломкой, как старый пергамент.

Фрезе был свободен от всех запросов, которые предъявляет сильное тело. И дух его, спокойный и ясный, парил сейчас в недосягаемой для меня вышине.

— Смысл жизни, как ты мне его объяснил, прекрасен, — сказал я. — Но разве я должен дать прикончить себя на фронте? Разве я не имею права на жизнь?

Пергаментные щеки Фрезе вдруг порозовели.

— Ты летишь вместе с саранчой, которая пожирает все живое на много километров вокруг. И ты обязан выбрать между слепой и прожорливой смертью и жизнью, жизнью, которая защищается, преграждая путь гибели.

— Так, значит, убивать все же можно? — и в голосе моем прозвучало затаенное торжество.

Но Фрезе ответил спокойно и бесстрастно:

— Только ради жизни… Именно это я и хотел тебе сказать…

Он замолчал, обессиленный. Потом спросил:

— А… почему ты не поверил Ахиму?

— В чем я не поверил Ахиму?

— В том, что он еврей. Помни об этом, когда вернешься на родину.

Меня словно обдало горячей волною. Она залила мои ноги, поднялась выше, еще выше и захлестнула с головой.

Фрезе испытующе смотрел на меня, словно пытаясь разгадать потаенные мои мысли. Потом, утомленный, закрыл глаза. Странные тени легли вокруг его заострившегося носа.

— Ступай в барак к «профессору», возьми там мои вещи и перенеси их в наш, — сказал он.

Я бросился к двери и торопливо протолкался сквозь очередь, столпившуюся возле кабинета Ахима. Чей-то грубый голос кричал мне вдогонку похабные ругательства, но они едва дошли до моего сознания. Все мои мысли вращались только вокруг одного вопроса: кому нужна ложь, в которой я вырос?