Звучащий след - [42]

Фрезе стоял с опущенной головой и, казалось, обращался к песку.

— Я хочу домой. Понимаешь? Домой. Как ты думаешь, может быть, если я явлюсь добровольно, они отпустят меня на все четыре стороны? А? Я и так скоро подохну. Прошлую ночь мне плохо было — сердце того и гляди остановится.

И он тихим голосом поведал мне историю своего бегства из Германии.

Деревня его находилась возле самой Голландии. До тысяча девятьсот тридцать шестого года он укрывал у себя политических беженцев и переправлял их через границу. Его выследило гестапо, но в последнюю минуту ему удалось бежать. А теперь он стоял со мной и задавал мне самые детские вопросы. Какое наказание его ждет? Так ли суровы законы сейчас, как и прежде? Я пытался его успокоить. Ведь он болен, еле держится на ногах, наверное, его подержат под следствием, а потом сразу отпустят.

Глубокий бас «профессора» — напоминая квадратную глыбу, он стоял, прислонившись к колонке, — неожиданно прервал наш разговор.

— Господа, сопротивление демократически-еврейских элементов сломлено окончательно. Англию наши войска положат в карман мимоходом, — горланил «профессор».

Он долго и раскатисто смеялся над собственной остротой. Стоявшие кругом молчали. Почти над самой головой «профессора» трепыхался на ветру приказ коменданта.

— Все кончено! Сопротивление отныне бесцельно! — И прославляя в пышных словах победу германского воинства, «профессор» обещал всем, кто признает сейчас фюрера, свое заступничество перед соответствующими инстанциями.

— Разумеется, — добавил он, — исключая евреев.

Рука Фрезе сдавила мне плечо.

— Вот и Нетельбек говорил то же самое, — сказал он, кивнув в сторону «профессора».

— Прохвосты, — прошипел я. — Прожженные негодяи, оба.

— Но я хочу домой, — сказал Фрезе, униженно глядя на меня.

— Ну так ступай! — заорал я.

К вечеру Фрезе забрал свою консервную банку и маленький сверток, завернутый в газету, и со всем этим добром пошел к Ахиму. Он шел, переваливаясь как утка. На его безобразно отекших ступнях виднелись глубокие впадины. Мюллер хотел было отдать ему деньги, которые причитались ему за два дня стирки, но Фрезе только отмахнулся от него. Войдя в барак, он опустил тяжелый подбородок на грудь и стоял, не двигаясь, покуда Ахим не взял его за плечи и осторожно повел из барака.

14

Фрезе и Нетельбек были не одиноки. Таких сломленных и покорившихся набралось с добрый десяток. Они надеялись, добровольно склонившись под ударом, ослабить его силу. Много позже я узнал, что это были главным образом люди, за которыми не числилось ничего, кроме политической деятельности в прошлом, еще до прихода Гитлера к власти. Теперь они прокрадывались по ночам к Ахиму и Мюллеру, чтобы получить инструкции, как себя вести.

Положение было очень неясное. Даже Ахим, казалось, растерялся. А друзья его все чаще поглядывали на горы. «Только бы выиграть время», — сказал как-то Мюллер.

Позже многим из них удалось бежать. Кому — из лагеря, кому уже в пути. Часто им помогали французские конвойные, не желавшие участвовать в выдаче интернированных.

В одно прекрасное утро к нам явился немецкий офицер. Его сопровождали адъютант, комендант лагеря и «профессор». Офицер был среднего роста, с обычной для немецких военных выправкой. Что же касается его мундира, то это была просто «поэма», как выразился после проверки Том.

— Нет, ты видел его сапоги? Видал, какие каблуки! А уж блестят-то! Как зад у павиана! Смотреть больно!

Прибытие комиссии по репатриации произвело и на меня очень сильное впечатление. Мне казалось, что она олицетворяет силу, которая собирается вскоре завоевать весь мир. Дышать в ее присутствии и то казалось необычайной дерзостью. И если бы Мюллер сказал мне в ту минуту, что придет время, когда я отважусь потягаться с этой силой, я бы счел его сумасшедшим.

Члены комиссии обходили ряды интернированных. Я стоял за Мюллером, не шевелясь, словно вдруг сподобился увидеть чудо, и замирал от гордости и удовлетворения. Ведь и я был пусть крошечным, по необходимым колесиком в машине нового порядка. Да, пора было наконец опомниться, и мне казалось, что я слышу голос собственной крови. Я незаметно отодвинулся подальше от Джеки, с которым стоял бок о бок, и придвинулся поближе к Ахиму. Нет, он, Мюллер и все их приятели — это все-таки совсем не то, что Джеки. Пусть даже они враги государства, они все же принадлежат к той же расе, что и я, и офицер. В один прекрасный день вся эта горсточка растает, словно снег на солнце. И солнцем в моем представлении была, разумеется, Германия, щедро изливающая свет и тепло на весь освобожденный ею мир. Рано или поздно, но Ахиму тоже придется согласиться с этим.

Евреи, как и все прочие интернированные, выстроились перед своим бараком. Но комиссия прошла мимо, даже не взглянув в их сторону. Наконец высокие гости подошли к нам. Я сделал шаг вперед и, захлебываясь от усердия, выпалил заранее приготовленную фразу:

— Рапортует интернированный Эрвин Экнер! Прошу разрешения вернуться на родину!

«Профессор» записал мое имя. Я стоял по стойке «смирно», и на лице офицера появилась одобрительная улыбка.

— Станьте в строй, — по-военному четко бросил он.