Звучащий след - [41]

— Прекрати, — прикрикнул Мюллер и испытующе поглядел на меня. — Говорю тебе, сейчас не до шуток.

Прошло несколько дней. Все было по-прежнему спокойно. Накануне мы с Ахимом продали последний кофе. Нового мы уже не раздобыли… Пожитки мои постепенно растаяли. Теперь вся моя поклажа умещалась в маленьком узелке. У меня остались только пара носков, носовой платок и рубашка. Так что чемодан был мне уже не нужен, и Бочонок сторговал его у меня за буханку белого хлеба.

Ахим посмотрел на мой узелок, потом на меня.

— До вашего отъезда пройдет еще несколько недель, — сказал он.

Если бы мысль о том, что станется с Ахимом и его товарищами, не мучила меня днем и ночью, я был бы на седьмом небе от счастья. Еще бы! Ведь я возвращался домой. Но теперь даже перспектива стать солдатом нисколько меня не радовала. Напротив, это-то меня и угнетало. А что, если придется стрелять в Ахима, в Мюллера? В Герхарда или в их друзей? Ведь это вполне вероятно! А что они мне сделали? Здесь, в лагере, я видел от них одно только хорошее.

Я брел по дюнам, и думы мои все кружились вокруг одних и тех же вопросов… Меня угнетал не голод.

С кем же я? И где мое место? Ни с того ни с сего мне пришла в голову дурацкая мысль. Я наклонился, поднял песчинку и проглотил ее. Вот и исчезла какая-то частица дюн, правда ничтожно малая. В океане песка от этого ровно ничего не изменилось. Так до чего же глупо думать, будто что-то может измениться только от того, что исчезла одна-единственная песчинка.

Чья-то тень упала мне на ноги. Это был Джеки.

— Куда это ты запропастился? — сказал он, отдуваясь. Карие глаза его радостно блестели. — Я выцыганил у Тома пачку сигарет!

Джеки вытащил из смятой пачки сигарету и протянул ее мне. Другую, последнюю, он оставил себе.

— Вот и хватило на всех, — сказал он, чиркнув зажигалкой.

Мы закурили. Усталости моей как не бывало. Я с наслаждением глядел на море. Только дело здесь было вовсе не в табаке. Хватило на всех — стало быть, они припрятали сигарету и для Эрвина — для меня. «Куда ты запропастился?» — спрашивает. Заметили ведь, что запропастился!

— Почему Ахим до сих пор еще здесь? — спросил я у Джеки. А вдруг он ответит: «Тебе-то какое дело?»

— Попробуй спроси его сам, — отозвался Джеки. — Нас он вообще не слушает. Лазарет, видишь ли, полон больных, которым он нужен. О себе он и думать не желает.

«Ну и задал же ему Ахим, видно, жару», — не без злорадства подумал я.

Я всей душой желал, чтобы Ахим ушел от грозившей ему опасности. И все же, уступи он нашим настояниям, мне было бы неприятно. Впрочем, была еще одна возможность спасти Ахима от тюрьмы. У него был паспорт на имя какого-то голландца из Роттердама. А Роттердам разбомбили наши самолеты. Так мне, по крайней мере, сказали. Навести справки о человеке родом из сгоревшего города не так-то легко. А кроме того, в лагере так много заключенных, что уж одного человека здесь, конечно, некоторое время прятать можно. Но что я-то знал про Ахима? Ровным счетом ничего. Да, может, ему грозит что-нибудь гораздо худшее, чем тюрьма. А раз так, значит остается только одно — он должен немедленно исчезнуть из лагеря.

Сигарету мою постигла участь всего земного. Я старательно припрятал погасший окурок. До вечера, который я обязался провести в обществе Тома, было еще далеко. А до тех пор раздобыть сигарету мне не удастся. Я с раздражением смотрел на густую толпу заключенных, словно мухи, облепивших колонку.

— Что там стряслось? — спросил я у проходившего мимо.

— Ступай да посмотри.

Меня разозлил этот грубый ответ, но я все же направился к колонке.

— Эй, штаны подтяни, а то свалятся, — прокричал он мне вслед.

Я попытался протолкаться сквозь толпу. Вдруг кто-то ткнул меня кулаком в затылок, да так, что я сразу очутился в первых рядах.

— Вот, полюбуйся, — прошептал кто-то позади меня. Я узнал голос Фрезе.

«Все интернированные лица, на выдаче которых настаивают германские власти, будут, согласно условиям перемирия, немедленно переданы французскими властями немецкой полиции. Комендант лагеря».

Нарастающий зной и тяжкий запах пота, исходивший от скученных тел, вызвали у меня приступ дурноты.

— Мне-то какое дело до этого? — заорал я на Фрезе.

Грустный взгляд его глубоко запавших глаз был устремлен куда-то вдаль.

Он смотрел мимо меня на горы.

— Там пасутся ягнята, — сказал он без всякой связи.

— Перестань молоть чепуху. Пропусти меня.

Фрезе не двинулся с места. Я посмотрел на его впалые виски, на слабо и редко вздрагивающие жилки, и желание толкнуть его в грудь вдруг пропало… Он был болен. Я давно уже обратил внимание на его бесформенные, отекшие ноги и вздутый живот.

— Да, молодая баранина нам бы не помешала, — попробовал я пошутить.

На секунду глаза Фрезе загорелись. Но он с упреком покачал головой.

— Да что ты, они теперь как раз на подножном корму. Жалко животных. Только не умеют они еще пастись. Молодые, несмышленыши, бредут скопом. И собака, видно, никуда не годится.

Разговаривая, Фрезе увлекал меня за собой. Он и двигался и говорил, словно пьяный.

— Добились своего, — сказал он, указывая рукой на море. — Дальше гнать нас уже некуда.