Звонарь - [45]
Теперь предзнаменование оказывалось верным. Годлив еще сомневалась: может быть, она была только больна, ошибалась, не была беременна. Она надеялась, раскаивалась, подолгу молилась в церквах, только от неба ждала спасения. Может быть, она ошибалась, она не была беременна. Но когда она поднимала взгляд к алтарю, она всегда видела Мадонну с младенцем на руках. Она кончила тем, что стала суеверно относиться к изображениям Мадонн. Она думала: «Если я сегодня увижу Мадонну со сложенными руками, это будет благая весть, доказательство, что страх мой ложен. Если же, наоборот, Мадонна будет держать на руках Иисуса, это будет уничтожением моей надежды, подтверждением моего собственного материнства».
Годлив ходила молиться перед Мадонной, находившейся на углу улицы Черных кожевников, для которой она когда-то плела длинное кружевное покрывало: увы! она держала младенца Иисуса. То же самое и Мадонна на фасаде рынка, стоявшая на пьедестале, украшенном листвой и головами овнов. То же самое и Мадонна Микеланджело в церкви Спасителя. Только нередко встречались Мадонны со стоженными руками. Но над ними виднелась надпись, грозная, как укор: «Я непорочная». Надпись извивалась, как огненный меч архангела на пороге потерянного рая!
Годлив убегала, опечаленная утратой невинности, устрашенная упреками Мадонн. Что небо предназначало ей? Целыми днями она блуждала по городу, молясь перед всеми Мадоннами на перекрестках и в церквах.
Она молилась, ставила свечи, дала обет идти в процессии кающихся, прочитывала молитвы, которые надлежало читать каждые девять дней, ходила исповедоваться, потому что Бог не видит людей, затемненных слишком черным грехом. В это время – был май – наступило торжество процессии святой крови, одной капли крови Иисуса Христа, привезенной крестоносцами, процессия сопровождалась белыми группами причастниц, золотыми знаменами, монахами всех орденов. Годлив всю неделю истощала себя постом, скорбью, раскаянием, молитвами. В воскресенье, когда появилась в солнечном блеске маленькая рака, подобная цветку из драгоценных камней, Годлив содрогнулась всем телом, охваченная безграничной надеждой. Процессия удалилась. Годлив почувствовала, что тревоги были сняты с ее души.
С этих пор отношения ее и Жориса изменились.
Ее душа обратилась к Богу. Ведь душа ее принадлежала Ему. Она приняла любовь Жориса только из сострадания, из желания внести радость в его сердце. Но она не могла огорчать сердце Бога. Бог спас ее. И Барб, и Жориса. Он избавил их всех от угрожавшего им несчастья, которое бы все разрушило, все погребло бы под развалинами. Она не должна была больше огорчать Бога и впадать в грех. Она это обещала своему духовнику: он так мудро восстановил в душе ее мир, давал ей советы, начертал ей план новой жизни.
Когда они случайно встречались на лестницах и в коридорах, Жорис по-прежнему ждал ее поцелуев. Годлив кротко и настойчиво отталкивала его. Он продолжал писать ей, потрясенный пережитыми печалями, гибелью того, что было частью их обоих, хотя оно, может быть, совсем и не зарождалось. Она не отвечала или вручала ему коротенькое письмо, ободрявшее его душу. Она называла себя его старшей сестрой, его покойницей и прибавляла, что, если Богу будет угодно, они когда-нибудь соединятся, но не в грехе, а в дозволенной радости.
Жорис не терял еще надежды вернуть любовь Годлив. Но однажды он почувствовал гибель этой надежды… Они расходились по своим комнатам. Пользуясь тем, что Барб шла впереди, Год-лив торопливо вложила конверт в его руку. Взволнованный, обезумевший от радости, он побежал к себе, надеясь прочитать письмо, полученное им, наконец, после долгого, терзавшего его молчания, письмо, полное нежности и ободрения. В конверте не было письма, в нем было только кольцо, одно из тех золотых обручальных колец, которыми они обменялись вечером, в церкви, в минуты экстаза взаимной любви. «Это жестоко и бесполезно», – подумал Борлюйт. Он был скорее угнетен, чем огорчен. Он рассеянно спрятал кольцо в ящик, думая об этом последнем подтверждении, на этот раз неотразимом. Это был конец, последнее звено разорванной цепи: она больше не соединяла их. Жорис понял, что она последовала совету своего духовника, требовавшего, чтоб она порвала с ним совсем, отдала соединявшее их кольцо.
Барб все время была настороже. Целыми неделями и месяцами она не выходила из состояния острой напряженности, всегда готовая увериться. Она заметила, что Годлив стала меньше писать. Каждый вечер она наблюдала за светом, падавшим из-под ее двери. Когда Годлив выходила из дому, она выходила с ней вместе или следовала за ней на некотором расстоянии. Когда Жорис был в отсутствии, она рылась в его одежде и в ящиках. Она была почти убеждена, но ей не доставало доказательства, неоспоримого доказательства, которое она могла бы швырнуть в лицо преступникам.
