Звезды зреют на яблонях - [5]

За столиком нас трое. Инженер из Москвы — представитель Главтехноэкспорта, его жена — приветливая, круглолицая, до такой степени российская, что я не перестаю удивляться, как это она так непринужденно, так естественно чувствует себя в Египте, и я.

Я здесь — на своем журналистском посту, и потому, конечно, в первую очередь меня интересуют грузы, предназначенные для строительства высотной Асуанской плотины, которые приходят в Александрийский порт и дальше, уже на баржах, переправляются по каналу Махмудия, а затем вверх по Нилу до самого Асуана. Но я уже научена долгим опытом очеркиста: то, что записываешь в корреспондентском блокноте, впоследствии оказывается не самым главным. Как-нибудь я напишу именно о том, что оказалось незаписанным. С этим нужно торопиться: ненаписанное умирает…

Двадцать пять лет работы журналиста, и после каждой командировки — блокноты, в которых трудодни, гектары, центнеры. Центнеры урожая, центнеры намолота… Груда бумаги, которую можно сжечь. Но кое-где на страничке вдруг попадется фраза, как бы не идущая к делу. Это или почти стенографическая запись разговора, тоже случайного, или черта пейзажа, или намек на характер человека… Но именно здесь и сохранились приметы времени, и потому этот архив я не сжигаю.

Инженер наполнил бокал.

— Запасные части для экскаваторов… — начал он.

Этот человек находится в Египте именно для того, чтобы следить, в каком состоянии прибывают предназначенные для Асуана грузы. Его жена скучает. В Александрии начинается осень…

Я открыла блокнот. Сейчас я впишу в него еще несколько тонн стали и несколько центнеров заклепок. Я должна быть в курсе строительства. Кроме того, сам инженер — весь в запасных частях, весь в заботах о своем нелегком деле, и проявить невнимание к тому, чем живет он, было бы просто не по-товарищески.

И однако я не могу оторвать глаз от «Великой Зелени», а мысли — от далекой старины…

Тонны и центнеры перешли в мой блокнот. Инженер торопится — у него работа; жена его тоже спешит — у нее хозяйство. А у меня есть время, и я остаюсь.

Мне нужно остаться наедине с этим морем и с тем непонятным, неизвестным, таким же переменчивым, безбрежным и манящим, что зовется древностью.

Власть его над нами в нынешнее время почти отсутствует. Оно закрыто нашей деятельностью, как свет звезд закрыт синевой неба. Но иногда случаются часы, когда древность, история вдруг расстилает над нами свои загадочные мерцающие письмена… И нельзя не разглядывать их, нельзя преодолеть в себе томление тайной.

«Великая Зелень» — чаша Средиземноморья! Сколько народов склонялось над ней, сколько цивилизаций припадало к ее краям! Неясные очертания эгейской культуры, финикийцы, Египет, Вавилон, Ассирия, Греция, Рим, христианство, ислам… Все возникало здесь, все расцветало здесь, под этим грозным и благодатным солнцем, и тот же самый ветерок, который пробегает сейчас по скатерти ресторанного столика, надувал паруса аргонавтов и Одиссея… Куда б ни ступить по этим берегам — всюду следы богов и героев, от Трои до Геркулесовых столбов.

За год до того как приехать сюда, в столицу взбалмошной и прекрасной Клеопатры, я была в Ливане, на крайнем востоке этого моря. Это была торопливая туристская поездка, и хотя состояние досады из-за этой торопливости меня не покидало, однако все-таки это был Ливан, места красивые и древние.

Однажды мы поехали в Баальбек, это километрах в восьмидесяти от Бейрута.

Наш автобус, накаленный и грохочущий, тяжело поднимался по шоссе. Виллы и отели справа и слева были однообразны в своем разнообразии. Одни, под черепичными крышами, имитировали сельскую простоту, другие, с башенками, увитыми виноградом, сквозь который проглядывал серый дикий камень, прикидывались стариной. Были отели-модерн, то бледно-розовые, то бледно-голубые, как будто отлитые из пластмасс… В общем все они походили друг на друга. Это было первое, что схватывал глаз. Вторым планом шли зелено-серые, голые склоны Ливанского хребта. Их мягкая округленность как-то странно, непривычно для глаза сочеталась с отсутствием растительности. Казалось, при таких очертаниях горы должны быть другими — зелеными, покрытыми лесом или хотя бы густой, веселой травой. Но этого не было.

Виллы кончились. Где-то внизу в последний раз открылась туманно-сизая пелена моря. И тут же, справа от дороги, появилось несколько черных, как бы обугленных палаток, за которыми паслись черные козы. На женщине, которая вышла к дороге, одежда висела клочьями, как бы выхваченная из огня. Все это заставляло думать о пожаре. Но водитель автобуса спокойно объяснил, что эти люди из Сирии, пришли со скотом и скоро уйдут дальше в поисках пастбищ. И это было предисловие к Баальбеку.

Дорога поднималась, и автобус наш шел как бы уже по небу. А с двух сторон все шире расступались пустые, округлые, в лиловых тенях горы, открывая просторную, тоже пустую, продуваемую ветрами долину.

Баальбек оказался небольшим городком, как мне показалось, живущим только туризмом. Все лучшее тут предназначалось для туристов. Единственное приличное здание занимал отель. В многочисленных антикварных лавчонках продавались римские монеты и бусы из сердолика, потускневшие, стершиеся, такие, как если бы их раскопали в развалинах.