Звезды зреют на яблонях - [21]

Рядом со мной — молодой чех из Братиславы. Он окончил «высокую школу» (надо понимать — институт) и приехал посмотреть на красноярское колесо, на работу термической печи, на электрошлаковую сварку, которую проводит приехавшая из Киева, из института Патона, бригада сварщиков… Он тоже ждет. И если не считать шипения сварки и еще голубей, которые очень громко воркуют под сводами среди вспышек и треска искр, — в цехе стоит полная тишина.

Народу становится больше.

К печи поднимается невысокая, полная, почти кругленькая женщина.

Вот уж никак не скажешь, что она — технолог-термист, столько в ней домашности. Но беспокоит ее сейчас не то, как сварен обед или ухожен сынок, а опоры в термической печи, на которые должно лечь колесо. В цехе опоры называют кубарями.

— Восемь кубарей. Хотя бы десять было! — говорит термист Дина, ни к кому в отдельности не обращаясь. — Мы заказывали шестнадцать кубарей, так никак не выбьешь! Вес колеса — без нижнего обода — двести тонн, температура — пятьсот пятьдесят градусов. Шутка ли! Вы не представляете, сколько переживаний! (Это она уже ко мне обращается.) Я не знаю, я боюсь за новые кубари… Прямо так душа болит, что я прямо не знаю!.. Все может случиться — и поводка, и трещины… Это же смертельно!

— Вася, — говорит она начальнику участка, — имей в виду, если ты… — она скрещивает пальцы решеткой и подносит к глазу, — я, между прочим, сухари носить не буду.

Когда термист Дина улыбается, на обеих щеках — ямочки.

— Между прочим, не те времена! — говорит начальник участка Каверин и тут же ее успокаивает: — Обод проходил термическую обработку с нагревом металла до девятисот градусов. Ты же знаешь! При таких температурах, ты же знаешь, металл вообще меняет многие свойства. Все могло случиться, и не случилось же! А пятьсот пятьдесят — это в три раза меньше!

— В два раза меньше — и то не выходит! — говорит Дина. — Вася, ты — оптимист. А считать нужно уметь! Подкрепляй оптимизм арифметикой!

Я сижу на чем-то вроде перекрещенных рельсов. Это часть крышки от печи. Тут же, в рядок, трое слесарей. Они принимают меня за работника кинохроники.

— Поговорим о путях развития фотографии, — предлагают они.

Я не соглашаюсь:

— Поговорим лучше о путях развития журналистики!

Меня поддерживает паренек, сотрудник заводской многотиражки. Он еще мальчик. Его мальчишечье лицо позеленело от усталости. Он тут со вчерашнего дня, на своем журналистском посту.

На лопастях возникают формулы, написанные мелом.

Зашевелились кинематографисты.

Вокруг печи собрались сварщики.

Появляется главный конструктор завода, элегантный, с плащом через руку. Кажется, зашел он сюда мимоходом, но это только кажется.

Пришел заместитель главного металлурга. В руке у него авоська с журналом. Под мышкой — фетровая шляпа. Он сильно прижимает шляпу к боку. Голова седая, он сутулится. Об этом человеке рассказывают как о герое.

…Крановщица в кабине отложила книгу. Сейчас она начнет заводить кран.

Кинематографисты включили «юпитеры».

Началось!..

Ползет крюк. Медленно, медленно наползает крюк.

— Чуть-чуть! Еще чуть-чуть! Еще…

— Давай крути журнал! — кричит в рупор кто-то из кинематографистов.

Крюк попал, подцепил… Теперь — короткая передышка.

На крановщице Полине Макаровой черная спецовка. У нее румяно-смуглый загар. Вокруг головы — коса. В ушах поблескивают маленькие сережки. Вся она статная, ловкая, крепкая. Это лучшая крановщица завода.

Сейчас в цехе двое героев, двое главных: она и бригадир стропалей Василий Иванович Иванов. Крупный, даже могучий, немолодой. Сразу видишь — моряк-балтиец.

Крановщица уже наверху. В окошке кабины ее лицо как в раме.

Стропаль — как дирижер. Его черная спецовка, как костюм дирижера, — торжественна.

Наверху, под самым потолком, — трое слесарей. Они едва видны под потолком. Они следят за тросами, три темные фигуры.

Кто-то говорит:

— Под краном стоять не положено!

Крановщица нервничает.

— Прошлый раз подняли обод, а там кубари в дребезину сгорели. Чугун ведь! Если сейчас, не дай бог, колесо просядет…

— Каркай, каркай, не накаркай!

— Если в этой печи сварить суп на семьсот человек, так на три года хватит. Как раз на целый взвод на три года службы…

— Крановщица прошлый раз видал как вспотела? Хоть отжимай!

— Тебе только волю дай — обожмешь, а она как раз замужняя!

…Стропаль подает знак. Одним пальцем.

Пошло! Чуть-чуть пошло! Почти незаметное движение…

— С этой стороны еще не так, а с той — как тюльпан! — говорит сварщик, глядя на колесо. Он подошел к нам, поднял очки на лоб, а лицо, черное от копоти, мечтательно.

…Стропаль подает знак. Одним пальцем. Всей кистью. Снова одним пальцем.

Идет!..

Сейчас оно повиснет на крюке.

Остановилось… Повисло…

Сверху в окно цеха бьет солнце. Это поярче юпитеров!

Первое, самое сложное действие закончено: колесо повернуто плашмя. Оно висит над цехом как люстра. В этом новом ракурсе колесо выглядит еще более громадным.

— Все, все, товарищи, отойдите!

— Уходи и уноси свои кости! — говорит слесарь другому.

Сейчас двести тонн поплывут над цехом.

Жесты стропаля приглашают:

«Пожалуйста, к печи, к печи, поближе! Так. Хорош, хорош!..»

Колесо остановилось над печью. Теперь осталось только посадить его в печь.