Звезды Тянь-Шань - [5]

— Я пробова…

— Со старых понятий, привычек, правил, — закончил я за него. — И получил то же самое каким был. Те японцы, которые работают на кожзаводе говорят: «Дзен — это означает: совсем иначе посмотреть на свои ворота, свой дом, своего друга, на свою всю — всю жизнь».

— Ну, ты даешь! Я всегда смотрю иначе, — воскликнул Эдик. — Меняется погода, меняется настроение и все каждый раз выглядит иначе.

— Значит ты не понял, — спокойно остановил я его. — Менять нужно качества. Например, как только Сущность качеств Сознания у вас стала меняться, вы трухнули. Почему?

— Почему? — повторил Абдыбай.

— Прежнее, устойчивое, захомутавшее в вас изменениями одного и того же, Сознание, заголосило. В чем ты упражняешься? — обратился я к Абдыбаю. — В силе, а значит линейном нарастании, в логичности, а значит, в сохранении того же самого. Ну а теперь вспомни, как ты оживал, когда пил «прану». Чем ты ее пил? Лицом, руками, всем своим Сознанием. Какая здесь логика? Как ты это объяснишь научно? Химическим составом воды? Энергетическими полями? Какую силу ты взял в себя? Нет здесь объяснений! И не должно быть. Либо ты найдешь в себе это новое свойство жить, либо все остальное — болтология! Если ты вновь и вновь дыхнешь… нет, будешь жить левой ноздрей в новом качестве, если ты будешь его культивировать и наращивать так, что оно и только оно захлестнет все твое Сознание, то это новое и есть. Оно состоялось не в упражнениях и не в дыхании. Если ты сменишь это свойство на правую ноздрю, то ощутишь уже иное, но не менее потрясающее и жизненное. Если ты их соединишь в центре Единого, то получишь то, чему нет равных в этом Сознании. А дальше все просто: я сделал Джаляндхара Бандху и Его рука стала дружеской, т. е. жизненной. Ну как весенний ветерок. Батыр же, насколько я понимаю, шел через торжество силы, то есть через консервацию себя и своего во всем.

— Я так не понял, — сказал Эдик.

— Батыр — благородный человек, если загорелся отомстить злодею, — сказал Абдыбай.

Я махнул в знак безнадежности рукой и предложил прогуляться по горам.

— Сначала дослушаем аксакала, — успокоил я их. — Может быть вы что-нибудь осмыслите в себе. Мудрый он, хотя и скромный на вид.

* * *

Казан большой был заполнен молоком, а в маленьком варилось мясо. Нам предложили перед едой чай, как это принято у казахов. Женщина раскатывала тесто на беспармат. Старик смотрел не мигая на утопающее в дымку солнце. Девушка подбрасывала кизяк и хворост в огонь и любовалась языками пламени. Арман гремел ведром — поил овец. Прохлада сползала с гор.

Густо покраснели щеки седых склонов. Солнце густо мазало облака и даже воздух в красный цвет. Птицы гнездились в своем щебетании — не было того призывающего, как днем, пения. Изредка дымок извивался к лицам присутствующих и они щурили глаза. День заполнил пространство благополучным исходом. Все склонились в единстве и согласии отдыха к подошвам солнца. Оно благословляло на покой. А луна только затевала свою игру, тихую, но жизнерадостную по-своему. Пусть только зайдет солнце…

Я надеялся, что Эдик и Абдыбай обратят внимание на одухотворенность и одушевленность в повествовании старца.

После сочного беспармата мы пили чай с каймаком и кусали комковый сахар, как вдруг старец громко сказал:

— Батыр, очнись!

Мне показалось, что Абдыбай даже вздрогнул. Все повернулись к аксакалу и застыли в ожидании. Я сел удобнее…

У Батыра все плыло перед глазами. Голова была сжата, в горле пересохло. Он с трудом приходил в себя. Что-то зловещее хохотало на все ущелье. Оно тенью скользило по загону и овцы падали на передние ноги. Его руки скользили по скалам, а глаза проникали в самую душу. Пристальный взгляд вдруг остановился на глазах Батыра. Рука чудовища протянулась и легла на плечо.

— Батыр, очнись! — вновь услышал Батыр и почувствовал как затряслось плечо. Он собрался со слабыми силами и рванулся.

Склонившись к нему, стоял отец Айше и смотрел ему в глаза. Слабой рукой он тряс Батыра за плечо. Батыр огляделся. Где Он? Не мог он принять этот мягкий взгляд за те пронзительные глаза. И рука: та была могущественной. Ну вот, овцы действительно стояли, припав на передние ноги.

— Вставай сынок. Скорее. Пойдем туда вверх по склону. Айше со старухой уже ждут тебя там. Он боится жизни, а там жизнь предков и могучих гор. Он туда не пойдет.

Свежий ветер нежно трепал волосы Айше. На ее щеках загоралась жизнь. Батыр медленно набирался сил.

— Посиди, сынок, не спеши. Мы уже привыкли, а ты впервые, — вытирал ему лицо аксакал.

«Нет, не уговаривайте меня», — думал Батыр. — «Если я раньше еще сомневался, то теперь пусть я погибну, но сломаю хребет айдахару».

Он не стал спрашивать о логове. Родителей Айше он поселил у родственников в ауле. Айше захотела жить у подруг.

Никто не любил затрагивать эту тему. В ауле не очень-то верили. «Напугал кто-то стариков», — поговаривали за спиной. — «Да и пора им из глухих гор уходить. Дочка уже большая. Замуж пора. Красавица. Женихи глаз оторвать не могут, но Батыр не ровня им. Джигит, одним словом.» Говорили уже о свадьбе. Подруги смотрели с восторгом и скрытой завистью на счастливицу.