Звезды на росстани - [33]

— И все-таки нам надо договорить. Зайдите, пожалуйста. Прямо сейчас.

В кабинете я придвинул ей стул, но она не стала садиться.

— Знаю, теперь меня будете пробирать. Ругать за то, что я строга. Требую! Опять виноваты учителя, во всем они виноваты, учителя, одни учащиеся только всегда во всем правы! Скажите, когда это кончится, когда вы перестанете подрывать наш учительский авторитет?

Нет, это не блажь, у нее на глазах слезы. Но с чего же мне начать разговор? Не с извинения ли за подрыв учительского авторитета? Или дать ей как следует выговориться? А? Достанет выдержки выслушать возведенные обвинения? Так хватит или не хватит? Дорога предвидится неблизкой. Или уж отпустить с миром — пусть и дальше строит свои отношения с учащимися на ножах — какое тебе дело до этого?

— Что ж вы молчите, Юрий Иванович? Почему ничего не скажете?

— Говорите, Хана Гафаровна, продолжайте. Я постараюсь понять.

Если б она знала, как иногда хочется послать в самые дальние африканские страны, только чтобы не объяснять, что учащиеся — те же люди! Почему надо объяснять, что стол — это стол, а не лампочка и не телефон? Почему проработавшие на ниве просвещения пятнадцать-двадцать лет усваивают только одно — как озлоблять, настраивать против себя ребят? И почему нельзя прямо, без скидок на бедность, говорить им в лицо такие, заслуженные ими слова? Потому что они жестоки? Потому что сердце легко ранимого коллеги может не выдержать?

Что верно, то верно. Вот у нее семья: трое детей, муж, занятый на хлопотной работе, домой прибегающий только перекусить да поспать, человек, которому, чтобы его накормить, обстирать, обгладить, нужна няня, домработница, кто угодно, только не жена. И эта издерганная женщина должна воспитывать моих пацанов, моих гавриков, тянущихся ко всему светлому. Именно воспитывать, не только и не столько учить, поучать, сколько воспитывать, исподволь, шаг по шагу, личным примером! Да, надо держать себя в руках. Нет, нельзя делать больно. Нельзя!

— Почему вы молчите, Юрий Иванович?

— Слушаю, Хана Гафаровна.

— Так я же вам все сказала! — воскликнула учительница горестно.

— А я покамест не знаю, что вам ответить. Я еще думаю…

Хорошая мина при плохой игре: меня-таки пробирал озноб.

Иным кажется, что педагогам все-то, все должно быть известно заранее. Что они никогда не обдумывают ситуаций, тем более не обдумывают их по ночам, не переживают неудач в одиночку и, уж конечно, во всем-то, во всем вечно правы. Я начинаю подозревать, что и ко мне теперь кое-кто хотел бы подвесить ярлык всезнающего. С какой это стати? Или по должности полагается знать и уметь больше других (иначе за что выдают зарплату директора)? Или нашумевший случай с математичкой, с незабвенной Лирой Ивановной, делает меня пророком и ясновидцем?

И что я, собственно, напророчил?

Я тогда и не знал, что учительница с двадцатипятилетним стажем, уважаемая наша Лира Ивановна Илюхина — сильнейший математик района! Был, можно сказать, новичком в коллективе. Новичок в роли директора. Я просто увидел, насколько потерянной и опустошенной выходит она от учащихся. И стал бывать у нее на уроках. И увидел то, мимо чего равнодушно почему-то проходили другие: учащиеся не знают, учительница несчастна. И спросил с наивной откровенностью: «По-моему, вы не очень любите ребят, правда?» «Не люблю?! — воскликнула Лира Ивановна, будто бы испугавшись вопроса. — Да я их, знаете… Я их терпеть не могу!». И глаза. Они показали пропасть между ней и моими мальчишками.

Долго не мог я подобрать никакого порядочного слова. Потом, с той же наивной откровенностью посоветовал: «Бросьте вы эту работу. Оставьте ребятишек совсем». И тут она почему-то растерялась, математичка Илюхина. «Как же, у меня такой стаж? Меня считают в районе…» «Тем более, Лира Ивановна. К тому же, вы молодая, вы еще найдете свою дорогу».

Скосила глаз в мою сторону: не шучу ли насчет «молодой». Два дня пребывала в рассеянности: говорила и не говорила, слушала и не слушала. Вдруг отчаянным жестом положила на стол заявление.

И я подписал.

И она плакала…

И пришла через год ровно. Сказать, что все хорошо, что в коллективе ценят, что в своем научно-исследовательском институте приступила к работе над диссертацией.

Вот и вся та история. Разве прибавить, что с кандидатом математических наук Лирой Ивановной Илюхиной мы теперь большие друзья? Это прибавить требуется?

Но не с нее ли все и пошло? Приклеивают ярлык ясновидца…

Но мне пора говорить, недаром же я отобрал у учительницы время.

— Вы заметили, Хана Гафаровна, — начал бодрым голосом, хотя дрожь не покидала меня нисколько, — заметили, что мальчуган этот, Кирсанов, на сей раз не сгрубил вам ни одним словом?

— Заметила, — отвечала она, подумав.

— Вот видите, это уже неплохо. А раньше он бы вам наговорил дерзостей… — Язык мой плохо повиновался. Язык мой не любит насилий.

— Так вы хотите сказать, что он…

— Хочу сказать, заслуга всего коллектива. Ваша в том числе.

— Выходит, он хороший парень и его надо хвалить?

— Выходит, он сдерживает свои порывы, лучше становится. И вы это заметили правильно.

Она молчала. Думала.

— Да в том-то и дело, что не заметила ничего: все спешим, все торопимся! Это вы заметили, не я. И я не могу с вами не согласиться. Сыщете вечно такое, с чем нельзя не согласиться. А теперь вы мне это… Хорошие слова эти. Думаете, не вижу? Я же погорячилась, я сделала ошибку, ну, почему бы вам не отчитать меня по заслугам? Вместо того вы мне какие-то заслуги приписываете…