Звезды на росстани - [28]

— Народный учитель! Хэх!..

Я не хотел оставаться равнодушным к подлости, и иная подлость готова мстить мне за это всю жизнь.

Да, но теперь можно ехать. Готовый к отправке скоростной автобус подрагивал, приглашал войти в открытые двери. Я не заставил себя упрашивать. Утро в конце концов разгулялось вовсю. Слабо доносящийся на площадь гул самолетов то и дело покрывался бестолковым птичьим гомоном.

Шуршали колеса по только что политому асфальту, бежали по бокам ряды уже немолодых тополей. Всё кончено: хорошее, плохое — вся дорога. Кресла удобны. И скорость. Впрочем, иных она не удовлетворяет. Подавай такси. Спешат люди.

По обеим сторонам все невозвратно бежит назад, как в прошлое. Зад, перед, прошлое, будущее — все движется. И сами мы движемся.

А какой день сегодня? Пятница? Ну да, убежала неделя. Журавлиным клином вдаль улетают листки календарные. И все вместе с ними летит, промелькнувшее, как мгновения: Мама, Детство, Школа.

Да, уходит неделя. Уйдет и другая, и третья, а как удержать их, чем? Нечем. Ни удержать, ни остановить. Но будущее мы извлекаем-таки из хаоса событий. Потому что оно — утешение. Пока оно у нас есть, мы — нечто сущее в глазах собственных, да и для общества чего-нибудь стоим. Так есть оно у нас, будущее? Впереди ли мой день, придет ли он, когда выражу себя неповторимым почерком? Из сотни шмыгающих носом, из стерегущих быстрым глазом каждое твое движенье пацанов, из девчонок — смогу я из них, в своем завтра, сотворить современного человека? Умельца, надежду общества? Придет этот день для меня, будет?

И выходные еще предстоят, никуда от них не уйдешь. Для бестолковщины, для толчеи домашней. Для отдыха, впрочем. Ну, так о чем же жалеть? Разве о том, что, вслед за неделями, и «годы, как птицы летят»? Не хватало нам грусти, оттого что «некогда нам оглянуться назад»!

Впрочем, командировка — как раз то, чего не достает, чтобы «оглянуться». На своих пацанов, на девчонок, теперь смотрю издали. Сработались мы. Одного поля ягода. Знаем цену и щам, и казенному хлебу. Не понаслышке ведаем, откуда происходят мозоли, ссадины на руках.

Выпуск за выпуском уходят они невозвратно, и в душе оседает непроходящая горечь. Поколение за поколением, как годичные кольца дерева, навсегда входят они в твою жизнь. В человеческий океан уходит выпуск за выпуском, а сколько связано с каждым из них…

XII

Каждому из нас когда-нибудь встретилась прекрасная женщина. Помню, занималась у нас в спортивной школе художественной гимнастикой красивая девушка по фамилии Пушкарева. Девочка, — за глаза ее звал наш брат, боксеры. Утюги. С крепкими мускулами. Те, что боятся взглянуть на красавицу, а уж не то, чтобы при ней вздохнуть полной мерой. Мы приходили пораньше, чтобы увидеть их всех, ее главным образом, в движении. Потом, расступясь коридором, пропускали гимнасток в душ. И они пробегали, чтобы, чего доброго, мы их не сглазили. Она обычно выходила последней, шла не спеша, будто бы для того, чтобы дать себя оглядеть. В малиновом трико. Поскрипывали одетые на босу ногу сапожки. Улыбалась, блестя белыми зубами. Смешинка всегда стояла у нее в глазах, даже когда серьезна. И ямочки были на нежных щеках — ну, все, все было на месте у этой великолепной девочки по имени Марина. Знала ли она, что ожидаем мы именно этой минуты?

Однажды угодно было судьбе свести нас с этими красивыми девушками в одном показательном выступлении. В доме офицеров. Возле выходящей на второй этаж, прямо на сцену, винтовой лестницы мы бездельно толклись, переговариваясь с девчатами. Полураздетым, ожидать нам было прохладно, мы грелись «пуш-пушем» и боем с «тенью». Девчонки упражнялись с булавами и лентами. Потом мы начали плясать. Дошла очередь до меня — дурачась, я выдал одно коленце с полублатным выходом, которых в изобилии было у нас, у бывших жеушников. Одна из девушек нарочно сыграла на баяне «цыганочку» — ну как тут утерпишь? Хотел отделаться, правда, зачином, да вдруг сама Пушкарева Марина в лакированных сапожках пошла по кругу чечеткой. И неожиданно вызвала снова меня. Изрядно было дурачества, теперь я бы на такое ни за что не решился, а в те годы мне, пролетарию, терять было нечего. Боксерские туфли нам только выдали, они вполне были подходящими для этого момента: стук выходил четкий. Она шла мне навстречу и никак не могла прийти. Каблучки выпечатывали мелодию, великолепное тело смеялось и озоровало, чешские туфельки она держала в руках, по одной, и работала ими, будто скакалочкой.

Нас позвали на сцену. Резкие в движениях, почти взрывные, мы выступали первые — демонстрировали свои навыки — и нам аплодировали, полагаю, из вежливости. Зато девушек, наших красавиц, едва удалось спасти (опустили занавес): никак их не хотели отпускать парни и дядьки в офицерских погонах. Почти все они, прошедшие через войну, многое видели, а девчонки покорили их своей красотой. Усатый полковник с супругой вообще пребывали на седьмом небе, потому что выступала их дочка. Марина Пушкарева.

Она остановилась потом возле меня.

— Проводи, Юра.

— А где ваш… этот?.. — но я, понятно, обалдел от радости.

— Он в командировке, Юра.