Звездный единорог - [10]

Шрифт
Интервал

Дурак. Кухулин дрожит. Кухулин трясет скамейку.

Слепец. Он убил своего сына.

Кухулин

Колдуют ведьмы, на ветрах летая.
Вы где? Вы где? Мой меч, разгоним их!
Да нет, добры ко мне колдуньи были;
Им любо пламя вдруг раздуть из пепла,
Но если б вдруг войну раздуть решили,
Была б то славная война героев,
Но не такая ж. Войны их всегда
К напевам гордым арфы пробуждают.
Кто виноват? Боитесь? Говорите!
Я защитить вас ото всех сумею
И щедро награжу. То Дабтах Майский
Жук?
Мой старый враг? Да нет, он с Медб сейчас.
Иль Лаэгер? Вы почему молчите?
А это что за дом? (Пауза.) Я вспомнил

Подходит к трону Конхобара и ударяет по нему мечом, как если бы на нем сидел

Конхобар.

Ты виноват, Король Верховный, ты
Сидел тут с жезлом, словно бы сорока
С украденною ложкой. Ты - сорока?
Ты червь, который пожирает землю!
Сбежал ты по-сорочьи торопливо.
Куда же ты сбежал?

Слепец

Да тут он, рядом.

Кухулин

Где рядом?

Слепец

Между домом и прибоем.

Кухулин

Эй, Конхобар, мой меч тебя разыщет!

Кухулин убегает. Пауза. Дурак крадется к двери в глубине сцены, потом смотрит в нее.

Дурак. Он бежит к королю Конхобару. Все короли еще рядом с юношей. Нет, нет, он остановился. Накатывает большая волна на берег. Он смотрит на нее. Не может быть! Он бежит к морю, но меч держит, как в бою. (Пауза.) Вот удар так удар! Еще раз!

Слепец. Что он делает?

Дурак. Он сражается с волнами!

Слепец. На каждой он видит корону Конхобара.

Дурак. Вот! Ударил большую волну! Сбил с нее корону, и пена разлетелась во все стороны. Опять идет большая волна!

Слепец. А где короли? Что они делают?

Дурак. Они кричат и бегут к берегу. Из домов тоже все повыскакивали и бегут туда же.

Слепец. Говоришь, люди повыскакивали из домов? Значит, в домах никого не осталось. Послушай, Дурак!

Дурак. Кухулин упал! Нет, встал опять. Идет туда, где глубже. Какая большая волна. Она накрыла его. Никого не видно. Он убил много королей и великанов, а волны убили его, волны убили его!

Слепец. Иди сюда, Дурак!

Дурак. Волны убили его.

Слепец. Иди сюда!

Дурак. Волны убили его.

Слепец. Говорю тебе, иди сюда!

Дурак (подходит к Слепцу, но оглядывается на дверь). Ну, что тебе?

Слепец. В домах-то никого. Пойдем быстрее! Должно быть, осталось много еды, и ее никто не стережет. А мы тут как тут. (Уходят.)


КОНЕЦ

ГОРШОК С ПОХЛЕБКОЙ 1904

Действующие лица:

Джон Конили, старик

Сибби Конили, молодая или средних лет женщина

Бродяга


Действие происходит в кухне. В плите горит огонь; на столе капуста, лук, миска с мукой и т.д. Дверь полуоткрыта. Входит Бродяга, озирается.


Бродяга. Интересно, что за люди тут живут? Может, и не стоило приходить сюда за обедом? А что в этом большом горшке? (Открывает крышку.) Ничего! А в маленьком? (Открывает крышку.) Тоже ничего! А в бутылке? (Жадно хватает ее и отпивает глоток.) Молоко! Молоко в бутылке! Неужели у них нет ведра, чтобы в него подоить корову? Боюсь, нищему здесь ничем не разжиться. А что в сундуке? (Встает на колени и пытается поднять крышку сундука.) Заперт!

(Нюхает замочную скважину.) Пахнет вкусно, - видно, где-то рядом варят эль.

Поднимается с колен и садится на сундук. Снаружи слышатся шум, крики, шаги, громкое испуганное кудахтанье.

Какого черта там творится? Можно подумать, ирландец Финн вышел на охоту!

Голос Сибби. Догони ее, Джон, да догони же ее! Хватай эту крикливую курицу, не орлица же она, чтобы летать на крышу!

Голос Джона. Не получается, Сибби! Только я к ней, а ее уж и нет!

Голос Сибби. Да в саду она! Беги туда! Теперь у нее простора побольше.

Бродяга. Он называет ее Сибби. Не дом ли это Сибби Конили? Если так, пожалуй, уйду я отсюда таким же голодным, как пришел. Ох уж и скряга, эта ничего не упустит, ей не в труд и крыс уморить голодом. Скряга, каких свет не видывал, из блохи и то умудрится сшить себе платье! Не повезло мне, а отсюда до Таббера ни деревни, ни фермы. Не добраться мне туда. (Выкладывает все из карманов на сундук.) Вот трубка, но нет ни щепотки табака! Вот носовой платок, он достался мне на обеде в честь коронации! Вот нож, но он весь стесан. (Вытряхивает все из карманов.) Вот крошки от последнего обеда, и, похоже, до завтра мне рассчитывать не на что. Больше ничего нет, разве что камень, который я подобрал неподалеку, чтобы утихомирить разлаявшегося пса. (Достает камень и подбрасывает его несколько раз.) Миновали времена, когда ни старухи, ни молодухи не отказывали мне в обеде! Помнится, повстречался мне старый священник, и я продал ему его собственных индюков. Тогда моя голова неплохо кормила мое брюхо, а теперь, боюсь, мозги у меня уже не те после всего, что пришлось пережить.

Опять слышатся кудахтанье и крики.


Голос Сибби. Лови ее, она за кустом! Суй руки в крапиву, ничего с тобой не будет!


Слышится придушенное кудахтанье, потом долгий крик.


Бродяга. Кого-то они ждут к обеду. А почему бы не меня? Как бы мне ее облапошить? У нее не больше жалости, чем у пса. Да пусть бы даже святые босиком встали перед ней, она бы попросила их зайти в другой раз. Как же сделать так, чтобы она поверила? Как ее уговорить? (Глядит на камень.) Придумал! Я помню камень лудильщика, а чем этот хуже? (Он подпрыгивает на сундуке и машет над головой камнем.) Ну, Сибби, держись! Если так не получится, я еще что-нибудь придумаю. Ставлю свою голову против всего света!


Еще от автора Уильям Батлер Йейтс
Кельтские сумерки

Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) — классик ирландской и английской литературы ХХ века. Впервые выходящий на русском языке том прозы "Кельтские сумерки" включает в себя самое значительное, написанное выдающимся писателем. Издание снабжено подробным культурологическим комментарием и фундаментальной статьей Вадима Михайлина, исследователя современной английской литературы, переводчика и комментатора четырехтомного "Александрийского квартета" Лоренса Даррелла (ИНАПРЕСС 1996 — 97). "Кельтские сумерки" не только собрание увлекательной прозы, но и путеводитель по ирландской истории и мифологии, которые вдохновляли У.


Туманные воды

Эта пьеса погружает нас в атмосферу ирландской мистики. Капитан пиратского корабля Форгэл обладает волшебной арфой, способной погружать людей в грезы и заставлять видеть мир по-другому. Матросы довольны своим капитаном до тех пор, пока всё происходит в соответствии с обычными пиратскими чаяниями – грабёж, женщины и тому подобное. Но Форгэл преследует другие цели. Он хочет найти вечную, высшую, мистическую любовь, которой он не видел на земле. Этот центральный образ, не то одержимого, не то гения, возвышающегося над людьми, пугающего их, но ведущего за собой – оставляет широкое пространство для толкования и заставляет переосмыслить некоторые вещи.


Тайная роза

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Стихи

Уильям Батлер Йейтс — В переводах разных авторов.


Смерть Кухулина

Пьеса повествует о смерти одного из главных героев ирландского эпоса. Сюжет подан, как представление внутри представления. Действие, разворачивающееся в эпоху героев, оказывается обрамлено двумя сценами из современности: стариком, выходящим на сцену в самом начале и дающим наставления по работе со зрительным залом, и уличной труппой из двух музыкантов и певицы, которая воспевает героев ирландского прошлого и сравнивает их с людьми этого, дряхлого века. Пьеса, завершающая цикл посвящённый Кухулину, пронизана тоской по мифологическому прошлому, жившему по другим законам, но бывшему прекрасным не в пример настоящему.


Пьесы

Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) – великий поэт, прозаик и драматург, лауреат Нобелевской премии, отец английского модернизма и его оппонент – называл свое творчество «трагическим», видя его основой «конфликт» и «войну противоположностей», «водоворот горечи» или «жизнь». Пьесы Йейтса зачастую напоминают драмы Блока и Гумилева. Но для русских символистов миф и история были, скорее, материалом для переосмысления и художественной игры, а для Йейтса – вечно живым источником изначального жизненного трагизма.