Звезда для Наполеона - [149]

– Не рассчитывайте на это! – едва прошептала она сквозь сжатые, чтобы лучше удержать гнев, зубы. – Я отдалась вам, не зная, кто вы, потому что была поражена любовью, как ударом молнии. О! Как я вас любила! Как я была счастлива принадлежать вам! Вы могли требовать от меня что угодно, потому что я верила в вашу любовь! Но я не рабыня из гарема, которую ласкают, когда есть желание, и прогоняют ударом ноги, когда желание удовлетворено.

Заложив руки за спину, Наполеон выпрямился во весь свой рост. Челюсти его сжались, ноздри побелели от гнева.

– Вы отказываетесь принадлежать мне? Одумайтесь! Это тяжкое оскорбление!

– И тем не менее… я отказываюсь! – с усилием произнесла Марианна.

Она вдруг почувствовала себя беспредельно усталой. У нее было только одно желание: как можно скорей бежать из этой тихой, уютной комнаты, куда она совсем недавно пришла такой счастливой и где ей пришлось так страдать. Она хорошо понимала, что сразу поставила на карту всю свою жизнаь, что он имел на нее все права, но ни за что на свете она не согласилась бы на унизительную роль, которую он пытался ей навязать. Для этого она еще слишком любила его… Совсем тихо она добавила:

– Я отказываюсь… больше ради вас, чем ради себя, потому что я хочу еще иметь возможность любить вас! И затем… какое удовольствие получили бы вы от обладания инертным телом, до бесчувствия измученным печалью?

– Не ищите оправданий. Я полагал, что имею достаточно власти над вашими чувствами, чтобы вы согласились со мною!

– Да, но тогда нас объединяла любовь, которую вы сейчас убиваете!

Она прокричала это, ожесточенная разрывавшим ее сердце страданием. Она теперь пыталась найти его уязвимое место. Он не мог быть таким безжалостно гордым чудовищем, таким лишенным всякой чувствительности деспотом! У нее еще звучали в ушах его слова любви.

Но вдруг он отвернулся от нее, подошел к книжному шкафу и остался там стоять с руками за спиной.

– Хорошо, – сказал он сухо, – вы можете идти домой!

Мгновение она колебалась. Невыносимо, если они так расстанутся, поссорившись из-за пустяка! Слишком тяжело! У нее появилось желание подбежать к нему и сказать, что она отказывается от всего, чем он ее одарил, чтобы он взял обратно особняк и сделал с ним то, что хочет, но только пусть оставит ее при себе! Все, что угодно, только не потерять его, иметь возможность видеть и слышать его. Она сделала шаг к нему.

– Сир! – начала она упавшим голосом.

Но внезапно ей показалось, что полки с книгами исчезли и на их месте с потрясающей четкостью возник большой портрет на потрескавшейся стене. Она вновь увидела его гордые глаза и дерзкую улыбку! Дочь такого человека не может унизиться до того, чтобы вымаливать любовь, в которой ей отказывали. К тому же она услышала:

– Вы еще здесь?

Он по-прежнему стоял спиной к ней. Тогда Марианна медленно подняла свой плащ, перекинула его через руку и склонилась в глубоком реверансе.

– Прощайте… сир! – выдохнула она.

Когда она вышла, то пошла, глядя прямо перед собой, как сомнамбула, не заметив Рустана, озадаченно смотревшего на нее, даже не подумав укрыть плащом обнаженные плечи. Она была слишком оглушена горем, чтобы по-настоящему ощутить боль. Шок окутал ее покровом милосердия, постепенно уступавшим место подлинному страданию, острому и жестокому. Она совершенно не думала о том, что ей делать, что теперь произойдет… Нет, все стало ей абсолютно безразличным, все, кроме болезненного ожога, скрытого в глубине ее естества.

Она спускалась по лестнице, не отдавая себе в этом отчета, даже не обернувшись на зов чьего-то запыхавшегося голоса. Только когда Дюрок взял ее плащ, чтобы накинуть ей на плечи, она заметила его присутствие.

– Куда вы так спешите, мадемуазель? Не собираетесь же вы, я думаю, ехать одна глубокой ночью?

– Я?.. О, не знаю! Это не имеет значения.

– Как это «не имеет значения»?

– Я хочу сказать… Я могу спокойно вернуться пешком. Не беспокойтесь!

– Не говорите глупости! Вы даже не знаете дорогу. Вы заблудитесь. Постойте, возьмите это!

Он насильно всунул ей между пальцами платок, но она им не воспользовалась. И только когда главный церемониймейстер осторожно осушил ей щеки, она поняла, что плачет. Он заботливо помог ей сесть в карету, укрыл ноги меховой полостью и, после того как дал какие-то распоряжения кучеру, сел рядом с молодой женщиной.

Карета тронулась, но Марианна не шелохнулась. Она съежилась среди подушек, как раненое животное, ищущее только тишины и темноты. Глаза ее смотрели, не видя, как проплывает за окошком кареты ночной Париж. Дюрок долго наблюдал за своей спутницей. Заметив, что слезы снова начали медленно катиться по ее щекам и она не пытается их удержать, он сделал неловкую попытку утешить ее.

– Вам не стоит так отчаиваться, – прошептал он. – Император часто бывает строгим, но он не злой… Надо понять, что представляет собой Империя, которая раскинулась от Уэсана до Немана и от Дании до Гибралтара и держится на плечах одного-единственного человека.

Слова доходили до Марианны как сквозь туман. Для нее в понятии «гигантская империя» заключался только один смысл: она сотворила из своего хозяина спесивое чудовище и безжалостного самодержца. Тем временем Дюрок, возможно, ободренный глубоким вздохом Марианны, продолжал: