Звериное царство - [50]

Ладно, садись. Садись, кому говорю, что еще ты можешь сделать? Ничего другого мы сделать не можем, ни ты, ни я. Только сидеть и ждать. Кто-нибудь придет… Дым, хаос, крики – люди не могут не заметить… Придут и увидят. Не знаю, что тогда будет. Я слишком устала, чтобы думать. Сейчас я знаю одно: мы должны ждать здесь, сидеть на диванчике и смотреть друг на друга. Ты, ребенок, и я, старуха, у которой нет ни желаний, ни надежды, ничего такого, что держит людей на плаву, разве что сердце, которое продолжает биться. Против моей воли, уж ты поверь… Я бы предпочла ничего этого не видеть и не знать… Но я тут, с тобой, я одна все еще держусь на ногах в этом аду. Только я знаю, что мы натворили, и вижу собственными глазами, к чему мы пришли. Я – беспомощная, бесполезная старуха и могу лишь смотреть, как наступает время сбора зловещего урожая. И я не удивлена. Ты не увидишь на моем лице признаков удивления – только страх. Страх слабой жалкой старухи, страх древней Элеоноры, не способной ни от кого защититься, даже от своей семьи. Твоя бабушка Элеонора давно все знает, с незапамятных времен, хотя иногда забывала. Со временем плохие и страшные вещи начинают казаться не такими и опасными. Когда угроза вызревает и становится очевидной, когда уже почти веришь, что приручил жестокость, старый враг показывает зубы. Кидается, в одно мгновение разрывает путы и цепи, сбрасывает намордники, которые ты надевал на его многочисленные зубастые пасти. И все летит к черту, разбивается в мелкие дребезги. Ломается даже печать молчания, а ведь она прочнее сургучной или свинцовой пломбы. Я чувствую страх, ужасный страх, но не удивление, потому что в глубине души всегда знала: нельзя безнаказанно сеять столько раздора, боли, тайн и ненависти… Я надеялась, что успею умереть и меня похоронят в земле Пюи-Ларока, в могиле, где давно лежат мои родители, давшие начало нашему роду.

Я держалась, противостояла всему, в том числе собственному желанию умереть молодой, потому что рано поняла, что мне остается одно – жить затворницей с моими котами, среди вас, но на расстоянии, в старой шкуре старой женщиной, которую кормят и опекают из чувства долга, мечтая, чтобы она поскорее отправилась на тот свет и избавила окружающих от зрелища своего упадка и дряхлой немощи. Да, я выживала все это время, сама не знаю зачем, по привычке, позволяла рутинному течению времени убаюкивать себя, хотя иногда мне казалось, что оно тянется невыносимо долго. Я молилась, чтобы смерть забрала меня во сне, чтобы завтра не настало, и… просыпалась с надеждой, что новый день может оказаться не самым плохим и его стоит прожить… Так продолжалось до нынешнего момента. До сегодняшнего дня, когда я сижу напротив тебя, моего правнука, и не знаю, что на самом деле творится за стенами, но мне это и не нужно. Я понимаю, что вещи – я имею в виду не только годы и события, но все вещи, детали, слова, жесты, самые незначительные моменты, о которых никто из нас ничего не помнит, – породили то, что должны были породить, привели нашу семью к гибели, а окружающий мир к крушению.

Я не удивляюсь, что все это смертоносное наследие соединилось в тебе, последыше стаи, замкнувшемся в молчании, непокорном грязнуле. Мне не странно, что множество ядовитых ручейков, растекавшихся по венам каждого поколения нашего рода, влилось в твои тонкие жилки, став еще смертоноснее. И заставили тебя совершить непоправимое, это неизвестно, что сделали детские руки, переставшие быть детскими, а может, никогда такими не бывшие, потому что в них нет ни капли невинности, и они замараны. В чем я могу тебя упрекнуть, за что могу осудить – я, старейшая из тех, кто за все в ответе? Я, с которой началось падение. Чтобы обвинить тебя, мне пришлось бы зарыться в грязь нашей памяти, в тягучий илистый омут нашей генеалогии, вытащить на свет божий корни, о которых я тебе рассказывала, такие же крепкие, как у дрока. Теперь не имеет значения, моя ли вина первородна или она лежит на тех, кто жил до нас. Сегодня здесь только я, готовая дать тебе отчет и ответить за сделанное. Я не жду отпущения грехов, не надеюсь, что ты простишь меня, станешь заботиться о бабушке. Просто единственное, что я могу сделать, – это воссоздать для тебя нашу, а значит, и твою историю. Для тебя, который ни о чем не спрашивал, чьими поступками руководила чья-то невидимая рука – почему бы не назвать ее судьбой, раз уж все было решено за тебя? Я попробую восстановить общую память, принадлежащую каждому из нас, но неуловимую и лживую.

И не важно, что ты можешь не понять: произнести эти слова громким голосом, вслух, перед тобой, будет справедливо. Вот сиди и слушай, как делал все эти дни и годы, когда приходил, садился на диван, и мы молчали, предопределив в каком-то смысле то, что должно было рано или поздно случиться. Я молчала и разрывалась на части. Молчала, но знала, что однажды придется заговорить – ради себя, во имя мое, но не только. Я была обязана поступить так ради всех остальных, ради многих и многих. Я знала, что будет день, когда ты постучишь в мою дверь, как сделал это сегодня, дав знать, что настал момент выпустить слова на свободу. И я исполню свой долг, а потом скорее всего умру или лишусь последних сил.