Звериное царство - [52]

Мальчик соскальзывает босыми ногами на паркет, засыпанный песком, пылью, комочками земли, гравием и сеном. Все это они приносят в спальню на обуви, между пальцами ног, под слишком длинными ногтями, в волосах и отворотах брюк. Мусора полно и в постелях, поэтому перед сном каждый нетерпеливым движением сметает грязь с простыни.

Жером подбирает одежду, валяющуюся рядом с кроватью, надевает зеленые вельветовые шорты и растянутый свитер крупной вязки. Он быстро растет и время от времени вытягивает рукава любимый одежки, только чтобы не расставаться с ней.

С недавних пор его тело растет… рывками, что называется, ни в склад, ни в лад. Руки-ноги дергаются, нечто, обитающее внутри, скрытно переделывает кости и хрящи. Часто, стоя голым под душем или на берегу пруда, он замечает очередную крошечную перемену.

Он знает, куда наступать, чтобы паркетины не скрипнули, не опуская глаз видит каждое углубление в полу, пострадавшем от времени, каждую доску, набитую поверх, во избежание травм, кем-то из старших родственников. Жером подходит к окну, открывает створки, чтобы вдохнуть ароматы ночи и затхлый запах животных. Свежий ветерок обдувает кожу на его руках, ногах и шее. Мальчик проводит ладонями по бедрам, ощущая каждый крошечный волосок, потом сует руку под майку, гладит кончиками пальцев гладкий живот под ложечкой. Он вынырнул из оцепенения, и остатки снов летают над ним – где-то между потолком и макушкой. Жером снова ощущает привычную странность собственного тела в состоянии бодрствования.

Прямоугольник темноты из открытого окна отпечатывается на старых, отстающих от стен обоях с цветочным узором. Над кроватями летают долгоножки, они вьются вокруг Жерома, задевая то щеку, то ресницы.

Он идет к двери и замечает, что Пьер проснулся. Несколько мгновений они не моргая смотрят друг на друга.

Веки Пьера припухли, к подбородку прилипло перышко. Жером протягивает руку, касается влажного лба ребенка и завитков тонких темных волос на висках, чувствует запах ночного пота и грязного пододеяльника. Дыхание Пьера пахнет кипяченым молоком, которое мальчишки пьют по вечерам.

Жером снимает перо, подхватывает Пьера с липкой простыни и вспоминает ощущение родничка под пальцами, когда он гладил новорожденного по головке.

Каждый день Жюли-Мари или Габриэль развешивают выстиранное белье на веревках, натянутых на задах фермы.

Летом дети играют в лугах, собирают кашку, вырывают по одному лепестку-столбику и высасывают нектар. Жером находит едкий лютик, щекочет Пьера и Тома под подбородком, и их гладкая бледная кожа окрашивается в золотистый цвет, внушая ему уверенность, что в ближайшее время братья будут пи́саться в кровати, а старшая сестра продолжит стирать и вешать простыни под окнами его комнаты, и, когда она будет поправлять прищепки на нейлоновом шнуре, он увидит в рассеянном утреннем свете ее голые плечи и неприкрытую грудь.

Он бесшумно идет по коридору, останавливается перед дверью комнаты Жюли-Мари. Прислоняется лбом к притолоке, принюхивается, задерживает дыхание, карауля шорохи белья, сладковатый дух незастеленной кровати, но внутри тихо. Жером может уподобиться близнецам, которые иногда рано поутру вторгаются к сестре. Раньше он и сам так поступал, пока дед не запретил ему нырять под теплый бочок к Жюли-Мари, чтобы она обняла его за плечи тяжелой белой рукой и поцеловала в затылок. В такие моменты он чувствовал лопатками ее крепкие груди и упругий живот.

В просторной, прилегающей к гостиной кухне стоят газовая плита, массивный деревянный стол и пластиковый шкафчик. Вентиляционная решетка и стены неопределенного цвета как мхом обросли слоем жира, пыли и золы. Пахнет готовкой, мелкой живностью и мокрой собачьей шерстью. Ночью еще прохладно, и по дому гуляют сквозняки. В камине, устроенном в старом очаге, горит огонь.

Каждый вечер, возвращаясь из свинарника, отец и дядя раздеваются на пороге туалетной комнаты, где стоит ванна на ножках, а рядом висит треснувшая фаянсовая раковина. Мужчин не смущает нагота, так явно демонстрирующая разницу в их телосложении: один коренаст и приземист, другой огромен, но нездоров. Они по очереди намыливаются и моют голову за белой пластиковой шторкой, как делали в детстве под надзором отца. Он заменял сыновьям умершую мать. Потом братья поливают себя одеколоном, но не для того, чтобы отбить запах плесневелого зерна и навоза: это давний и почти забытый ритуал. Все – от близнецов до прабабушки – носят на себе и в себе мерзкую вонь, схожую с блевотиной. Сами они ничего не чувствуют, потому что сжились с «ароматом», поселившимся в одежде, ноздрях, волосах и даже в порах неровной шершавой кожи. Уже несколько поколений их семьи источают запах свиней. Воняют «по-свински».

Жером зачерпывает из низкой кастрюли половник холодного жирного бульона, подносит к губам, схлебывает. Набивает карманы кусками черствого хлеба. Обувает на босу ногу резиновые сапоги и осторожно отодвигает засов на входной двери.

Мальчик пересекает двор и заходит на псарню, примыкающую к навесу. Собаки спят, свернувшись клубком на подстилках. Некоторые, почуяв человека, приоткрывают один глаз. Их он угощает сухарями.