Звериное царство - [31]
Элеонора рано возвращается на ферму и застает в доме незнакомую женщину. Она садится за стол, смотрит на странное лицо гостьи, освещенное огоньком лампы. Крестьянка уродлива, но не так стара, как ей сначала показалось. У нее низкий лоб, слезящиеся глаза навыкате полуприкрыты складками век. Нос когда-то давно был сломан и теперь «косится» на багровую щеку в сеточке сосудов, переплетающихся, как подземные ручейки. Кожа под глазами висит пустыми мешочками, будто за всю свою трудную жизнь женщина не спала ни минуты. Ее волосы заплетены в косу, как у молоденькой девушки, раньше они были белыми, но пожелтели от грязи и кухонного жира, поэтому прическа держится без шпилек или ленты. Высохшее, изможденное тело женщины одето в грязную рубашку и юбку, сшитую, похоже, из старых тряпок. Кажется, ее можно переломить ударом каблука, как птичью клетку, и она сгорит быстрее вязанки хвороста. Короткие и странно широкие руки покрыты вздувшимися венами, жесткими, как медяни́цы[31].
На коленях у гостьи стоит плетеная корзинка, она обеими руками прижимает ее к животу. Ногти на пальцах черные, как личинки майских жуков, только что вылезших из земли. Смотрит она в стол и ничего не говорит. Вдова тоже молчит. Женщина о чем-то думает, время от времени пожимает плечами, словно отвечает на неведомый вопрос, коротко бормочет себе под нос, изредка посматривает на хозяйку дома исплаканными глазами в бахроме коротких ресниц. А потом вдруг протягивает руку и, глядя в пустоту, проводит кончиками пальцев по столешнице с сучками и засечками от ножа. Вдова даже не пытается скрыть презрительное отношение к посетительнице, на ее лице написана брезгливость, ведь крестьянка – еще более жалкое существо, чем она сама. Бедная уродина явилась из ада, населенного торговцами потрохами, шлюхами, сумасшедшими и нищенками. В стране слепых и одноглазый – король, любит повторять фермерша, встретив горожанку или человека выше себя по положению и различив высокомерное или, не приведи Господь, пренебрежительное к себе отношение.
Она по-своему понимает христианское милосердие, считая, что собственная бедность освобождает от чрезмерных проявлений этого чувства.
– Я бы попила чего-нибудь, дорога была долгая, – хриплым жалобным голосом произносит гостья, но вдова не реагирует.
Незнакомка пожимает плечами и возвращается к созерцанию стола, рассеянно собирает указательным пальцем крошки и машинальным жестом подносит их к губам. На плите булькает суп, заполняя комнату ароматным запахом, и у крестьянки начинает бурчать в животе.
Через отверстие в стене за тремя женщинами – они сейчас напоминают мойр – наблюдают коровы. С улицы доносится стук колес двуколки и лошадиное ржание. Вдова встает, поднимается и гостья, вцепившаяся мертвой хваткой в корзинку, прикрытую тряпицей. Лампа коптит, огонек колеблется. Она выходит во двор, навстречу сыну. Он бросает распрягать, крошечная старушка заговаривает с ним, протягивает корзину с прощальными подарками – рубашкой, куском сухой колбасы и несколькими банкнотами. Марсель берется за ручку, а она гладит его по щеке.
– Не питай иллюзий, малышка, – шипит фермерша в спину Элеоноре. – Он не вернется. Окажется на передовой и пойдет в бой вместе с другими новобранцами.
Элеонора не реагирует.
– Думаешь, я не замечаю, что ты крутишься вокруг него, как течная сука? – продолжает мать.
В комнату входит Марсель.
– Отвезу мамашу, – сообщает он дрогнувшим голосом. Вдова не удостаивает его ответом.
– Ладно… – произносит Марсель и отворачивается.
Элеонора догоняет его во дворе, хватает за локоть, говорит – нет, приказывает:
– Ты вернешься…
– Я не успею закончить жатву, – невпопад отвечает Марсель.
– Ты будешь писать?
– Конечно… – растерянно произносит он. – Обязательно.
Марсель опускает глаза на руку Элеоноры, смотрит на стоящую в дверях вдову, черную и суровую, как сарыч[32], готовый кинуться на добычу, потом переводит взгляд на свою хрупкую жалкую мать, ждущую рядом с двуколкой.
Отправление резервистов в Гасконский и 288-й пехотный полки проходит в обстановке всеобщего возбуждения и соперничества. Разве не должны они радоваться, что переживают исключительный момент, нечто такое, что изменит их заурядные жизни? Каждый день кто-то собирает вещи – две фланелевые рубашки, две пары кальсон, два носовых платка, две майки, свитер или пуловер, две пары шерстяных носков, фланелевый кушак, шерстяные перчатки и шерстяное одеяло – стоимость «солдатского приданого» будет немедленно возмещена по прибытии к месту назначения. Нехитрые пожитки кладут на телегу, которой правит отец или дед. Иногда их сопровождают сыновья, двое или трое. Они машут сестре, матери, любовнице, рыдающим на площади Пюи-Ларока. Односельчане приветствуют уходящих, ребятишки и собаки бегут следом, дети вопят, а псы лают, пока не устанут. И тогда на округу снисходит тишина – неизменная и равнодушная, только истошно кричат сороки и извечные птицы войны – вороны. По полю скачет заяц, в воздухе разливается аромат резеды, и доблестные сердца патриотов сжимаются от тоски. Они касаются друг друга плечами, коленями, локтями, и тактильный контакт успокаивает.
