Зверь дышит - [71]
Потопал в носках в сортир. Напрасные слова. Какие там слова? — я забыл. Кто-то и тебя потом с виньеткою сравнит, в которой что-то. Выглянул в оконце — рассвет на заднем дворе. Снова снег летит. Завтра первое апреля. Каждый день подсыпает.
Не люблю публичность. Я вообще ничего не буду говорить. На самом деле это приглашение к какому-то общему разговору. Моя попытка связана с попыткой попытаться. Я мастер по преодолению страха. Мне кажется, что я наиболее здравомыслящий из всех. Притом что я совершенно не мыслю. Похоже, что когда человек начинает систематически мыслить, он перестаёт мыслить здраво. Есть такое подозрение.
[Мудро горд ум. Как мудро горд ум!] Что касается мыслительной деятельности, то, возможно, продолжая поиски, мы когда-нибудь получим в полной мере приемлемую совокупность идей. Прежде чем всё кончится, хотелось бы показать, как упомянутая квантовая активность должна неким невычислимым образом связываться с поддающимся вычислению процессом атрибутации. Всё это имеет прямое отношение к называнию.
Мы область призраков обманчивых прошли. Вот уж область, которая не оставляет после себя ощущения призрачности. Нет, весьма надёжная реальность. Область затянувшегося молчания. Беспредметный разговор. Что сказать? Я глупый, у меня нет слов. И нет мыслей. Когда меня спрашивают, я ещё могу вдруг ответить что-нибудь интересное. А так — нет. Silentium. Только не глубокомысленный silentium, упаси боже. А самый что ни на есть дурацкий.
Глядит волчонком. Не то слово! Сами посудите: салон, где слово «миостимуляция» — пустой звук? Да таких уже давно нет! Но тем не менее нет и тени сомнения. Вот тебе слово — «рюпса». Что это такое? Это чего-то неизвестное, чего не существует. А его уже назвали. Звук-то какой! Ну, очевидно, это какая-то китайская таратайка. Или, пожалуй, кибитка. Император Шихуандзи так повелел.
Может быть, патетично звучит, но это симфонический оркестр сыграл скромную партитуру, и это не может не быть сразу видно. Мой критик хотел обиняком сказать, наверное, именно это. У нас градусов 25 Цельсия, босиком ходим, семячки бросаем в грядки. Всё как много лет назад. А урок переплётчика я ведь выучила. Умею марморизовать обложки. А содержимое книг — Вашим доменом. (Что это значит? Наверное, что-нибудь типа «Вашими молитвами». — Как поживаете? — «Вашими молитвами, очень плохо», — шутил один мой знакомый батюшка.)
Вы спрашиваете? Конечно, персиковую! Ура! Половину я сам выпью, а другую половину припрячу в своём сарайчике и буду подманивать туда друзей — Киясова, Хмелевского и прочих, кто забредёт: «А ну-ка попробуй, что мне из Сербии прислали»… А вы говорите! Нам бы лишь бухнуть. И тогда сразу ничего не сможет произойти. И не сумеешь ничего никому объяснить. Спать. Тоже как бы не так. Не прямо.
Элмар учил его быть асоциальным. А он, наоборот, как раз хотел прийти в себя, как-то определиться. Поставить себя на твёрдую ногу. «Зачем мне специально — асоциально?» — говаривал Нестор грустно. Да уж. Это мы умеем. Нам всем нужно нечто прямо противоположное. Нет, это вам только кажется. А на самом деле вы погрязли в стереотипах, навязываемых социумом. Не надо утрировать. Здесь [мода — задом] бздеть. Куда ж денешься? [Да, здесь сед зад]. Вот это уже лучше. Более точно, по крайней мере. И трудно представимо. Там есть ещё такой маленький старичок. Его зовут сэр Дэвид. Любитель попок. Пристроился там и участвует в спектаклях. А Ганин подал в суд на Дарью Донцову за то, что она пишет плохие романы и оскорбляет его вкус литературный, а на самом деле за то, что она чего-то там высказалась в его адрес. Сегодня специально посмотрела многие передачи по телевидению. Они интересны, но ничтожны. А многие даже и не интересны. Достопрезренны. Переключаешь, тыкаешься. Нет, детективы-боевики порой можно смотреть. Но всё равно: некоторые — настолько топорны, что вызывают цинический хохот.
Узнал, что автор — Рукавишников, и он ещё чемпион по карате. Так что я, если буду что-то говорить, то, пожалуй, ещё огребу. Памятник Достоевскому. Там под разными углами появляются разные аспекты русской литературы. Это замысел? Думаю, что нет, увы. Бренд Достоевского. Вся физиогномика этого образа. Там всё тело Достоевского переломлено пополам. Слом происходит через желудок, через живот. Голова Солженицына. Рукавишников, вероятно, отразил какое-то ожидание и какую-то неудачу.
Почему вы меня обзваниваете? Вы должны к Оле обратиться. От меня тут ничего не зависит. Слушай, а «ПО» есть новый? Нет, я Кедрова, эту идиотическую рожу, просто не могу уже больше видеть. А то ещё почитай «Московский мизантроп». Антигуманистический. Ну, понятно. А почему я должен вступать в «Вавилон» или там «Авторник»? Или молча терпеть, чтобы меня «вступали» без моего ведома? Да я лучше в ДООС вступлю! Буду каким-нибудь стрекомудиком. Вот тебе раз, это Кузьмин-то беззащитный? А между прочим, многие… Когда говорят «беззащитный», в этом проявляется какая-то нежность. Я слышала это от Михал Палыча один к одному.
Ну, понятно. Вот настоящая деконструкция. Может, это обман всё? Нет. Они оба напились. Придётся покупать новую посуду к новому салону. Говорила Мите: смотри, кому делаешь коктейли. Ведь ты работал барменом в Южном Бронксе. Ты можешь отличать. Вот они, гонения на художников. Это не цензура, а цезура. Вы, может быть, меня помните. Я на одном Вашем вечере выступал против матов.
Есть писатели, которым тесно внутри литературы, и они постоянно пробуют нарушить её границы. Николай Байтов, скорее, движется к некоему центру литературы, и это путешествие оказывается неожиданно бесконечным и бесконечно увлекательным. Ещё — Николай Байтов умеет выделять необыкновенно чистые и яркие краски: в его прозе сентиментальность крайне сентиментальна, печаль в высшей мере печальна, сухость суха, влажность влажна — и так далее. Если сюжет закручен, то невероятно туго, если уж отпущены вожжи, то отпущены.
Николай Байтов родился в 1951 году в Москве, окончил Московский институт электронного машиностроения. Автор книг «Равновесия разногласий» (1990), «Прошлое в умозрениях и документах» (1998), «Времена года» (2001). В книге «Что касается» собраны стихи 90-х годов и начала 2000-х.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Роман в письмах о запретной любви двух женщин на фоне одного из самых мрачных и трагических периодов в истории России — 1930–1940-х годов. Повествование наполнено яркими живыми подробностями советского быта времен расцвета сталинского социализма. Вся эта странная история началась в Крыму, в одном из санаториев курортного местечка Мисхор, где встретились киевлянка Мура и москвичка Ксюша…В книге сохранены некоторые особенности авторской орфографии и пунктуации.Николай Байтов (р. 1951) окончил Московский институт электронного машиностроения.
Стихотворение Игоря Шкляревского «Воспоминание о славгородской пыли», которым открывается февральский номер «Знамени», — сценка из провинциальной жизни, выхваченная зорким глазом поэта.Подборка стихов уроженца Петербурга Владимира Гандельсмана начинается «Блокадной балладой».Поэт Олег Дозморов, живущий ныне в Лондоне, в иноязычной среде, видимо, не случайно дал стихам говорящее название: «Казнь звуколюба».С подборкой стихов «Шуршание искр» выступает Николай Байтов, поэт и прозаик, лауреат стипендии Иосифа Бродского.Стихи Дмитрия Веденяпина «Зал „Стравинский“» насыщены музыкой, полнотой жизни.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В подборке рассказов в журнале "Иностранная литература" популяризатор математики Мартин Гарднер, известный также как автор фантастических рассказов о профессоре Сляпенарском, предстает мастером короткой реалистической прозы, пронизанной тонким юмором и гуманизмом.
…Я не помню, что там были за хорошие новости. А вот плохие оказались действительно плохими. Я умирал от чего-то — от этого еще никто и никогда не умирал. Я умирал от чего-то абсолютно, фантастически нового…Совершенно обычный постмодернистский гражданин Стив (имя вымышленное) — бывший муж, несостоятельный отец и автор бессмертного лозунга «Как тебе понравилось завтра?» — может умирать от скуки. Такова реакция на информационный век. Гуру-садист Центра Внеконфессионального Восстановления и Искупления считает иначе.
Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.
Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами.
«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».
Пространство и время, иллюзорность мира и сновидения, мировая история и смерть — вот основные темы книги «Персона вне достоверности». Читателю предстоит стать свидетелем феерических событий, в которых переплетаются вымысел и действительность, мистификация и достоверные факты. И хотя художественный мир писателя вовлекает в свою орбиту реалии необычные, а порой и экзотические, дух этого мира обладает общечеловеческими свойствами.
Повесть — зыбкий жанр, балансирующий между большим рассказом и небольшим романом, мастерами которого были Гоголь и Чехов, Толстой и Бунин. Но фундамент неповторимого и непереводимого жанра русской повести заложили пять пушкинских «Повестей Ивана Петровича Белкина». Пять современных русских писательниц, объединенных в этой книге, продолжают и развивают традиции, заложенные Александром Сергеевичем Пушкиным. Каждая — по-своему, но вместе — показывая ее прочность и цельность.
Собрание всех рассказов культового московского писателя Егора Радова (1962–2009), в том числе не публиковавшихся прежде. В книгу включены тексты, обнаруженные в бумажном архиве писателя, на электронных носителях, в отделе рукописных фондов Государственного Литературного музея, а также напечатанные в журналах «Птюч», «WAM» и газете «Еще». Отдельные рассказы переводились на французский, немецкий, словацкий, болгарский и финский языки. Именно короткие тексты принесли автору известность.
Новая книга рассказов Романа Сенчина «Изобилие» – о проблеме выбора, точнее, о том, что выбора нет, а есть иллюзия, для преодоления которой необходимо либо превратиться в хищное животное, либо окончательно впасть в обывательскую спячку. Эта книга наверняка станет для кого-то не просто частью эстетики, а руководством к действию, потому что зверь, оставивший отпечатки лап на ее страницах, как минимум не наивен: он знает, что всё есть так, как есть.