Зверь - [22]

Я провел еще один эксперимент: тот же одетый в пижаму сотрудник расположился перед дверью в позе, в которой был обнаружен труп,— на коленях, с судо­рожно вцепившимися в дверную ручку пальцами. Еще раз мы спровоцировали Вотье, заставив его подойти к двери с вытянутыми вперед руками. Коснувшись паль­цами шеи «жертвы», Жак Вотье снова издал вой и по­пятился в глубь каюты, увлекая за собой жандармов. Они опять хотели подтолкнуть его к двери, но он бро­сился на пол, жандармы попадали вместе с ним — сила у него большая... Вызвав у испытуемого неожиданный психологический шок, я тотчас воспользовался им, что­бы через переводчика задать ему ряд точных вопросов. Жандармы силой удерживали руки слепоглухонемого, чтобы переводчик мог обозначать на фалангах пальцев знаки дактилологического алфавита. Это был напрас­ный труд: Жак Вотье не ответил ни на один вопрос. Я велел снять отпечатки с его пальцев — они были те же, что на мебели в каюте, на подушке и на окровавленной простыне. Когда мне показалось, что Вотье успокоился, я возобновил допрос. Он согласился ответить только на один вопрос: «Признаете ли вы, что убили здесь этого человека?» Ответ был такой: «Я признаю, что совер­шил это убийство. Ни о чем не жалею. Если бы при­шлось начать все сначала, я совершил бы то же самое». Но когда я у него спросил: «Вы убили его таким же но­жом для бумаги, какой я только что вложил вам в ру­ку?»— он только пожал плечами, давая этим жестом понять переводчику, что для него имел значение толь­ко сам факт убийства американца, а способ, каким он его убил,— дело для него второстепенное. Наконец, мой третий вопрос: «Был ли ваш жест по отношению к мо­ему сотруднику, лежавшему на месте жертвы, точным повторением того, которым вы убили Джона Белла?» — остался без ответа. После этого мне не удалось добить­ся от него ни одного слова — ни по алфавиту Брайля, ни по какому другому...

Тщательной проверкой мы установили впоследствии, что причиной убийства было не ограбление — из вещей убитого ничего не пропало. Достоверно также и то, что Вотье не был знаком с жертвой — до убийства он не имел с Джоном Беллом никакого контакта. Поэтому уголовной полиции невозможно было установить под­линные мотивы преступления. Лично я продолжаю ос­таваться в убеждении, что этот акт человекоубийства следует считать внезапным бессмысленным жестом по­мешанного или садиста... Поскольку ничего больше до­биться от него я не мог, мне оставалось только снять его с теплохода. На машине его доставили в Париж, в тюрь­му Санте. Начиная с этого момента моя роль счита­лась исчерпанной, и делом я больше не занимался.

—     Господин профессор Дельмо,— обратился предсе­датель, прерывая обычную процедуру установления личности шестого свидетеля,— можете ли вы сообщить нам результаты обследования психического и физиче­ского состояния Жака Вотье, произведенного медицин­ской комиссией под вашим председательством?

—      В течение шести сеансов мы обследовали подсу­димого. Отчеты о каждом обследовании, произведенном известными профессорами Серецким, Эрмитом и мной, были включены в подробное медицинское заключение, направленное судье Белену. В заключении сказано, что Жак Вотье, хотя и поражен с рождения тройным неду­гом — отсутствием зрения, слуха и речи, является чело­веком совершенно нормальным. Его интеллектуальные способности даже гораздо выше среднего уровня. Он основательно владеет всеми способами выражения, по­зволяющими ему общаться с внешним миром. Если он не отвечает на некоторые вопросы, то делает это, следо­вательно, совершенно сознательно. Что касается осталь­ного, суд может отнестись с полным доверием к по­дробному медицинскому заключению, о котором я толь­ко что говорил. Больше добавить мне нечего.

—     Суд благодарит вас, господин профессор.

Даниель, внимательнейше слушавшая различные

показания, воспользовалась моментом, пока уходил свидетель, чтобы украдкой взглянуть на своего старого друга Дельо. Тот сидел с полузакрытыми глазами и казался погруженным в глубокие размышления. Девуш­ка поддалась искушению и тихо спросила:

—    Что вы обо всем этом думаете, мэтр?

—     Я ничего не думаю, внучка. Я жду,— пробурчал сквозь зубы Виктор Дельо. Похоже, он не хотел дове­рить ей свою мысль: «Во всем этом деле только один пункт по-настоящему не дает мне покоя с того самого момента, когда я впервые прочитал досье,— отпечатки пальцев. Эти проклятые отпечатки пальцев, которые, кажется, с удовольствием и щедро оставлял на месте преступления мой клиент. С такими доказательствами можно отправить человека на эшафот!»

Даниель всматривалась в присутствующих. Настро­ение у всех было мрачное: уже первые показания убеж­дали, что этот Жак Вотье, сознательно упорствующий в своем молчании — а это не самая лучшая тактика,— ведет очень опасную игру и рискует жизнью. Сможет ли он хотя бы воспользоваться смягчающими обстоя­тельствами? Теперь уже ни публика, ни Даниель не бы­ли в этом уверены. Оставалась единственная надежда на то, что обвиняемому зачтется его тройной недуг. В любом случае задача у защиты оставалась трудной... Инстинктивно все взгляды устремлялись к неизвестному старому адвокату, которого до сего дня никто никогда не видел и не слышал. Мрачный и одинокий на сво­ей скамье, он, казалось, ждал конца всего этого кош­мара.