Он ошибался. «Шеф приводит к себе девушку...» — это не последний анекдот, после него было еще четыре. Я чувствовал, что во рту у меня пересохло, а ноги сделались как ватные. Полагаю, по этой же причине мой посетитель мешком рухнул на стул. Впервые в жизни я не был заинтересован в клиенте. У меня были деньги — хватило бы на несколько месяцев. Я даже подумывал об отпуске. Ничего грандиозного, конечно, никакого разгула, а просто недельки три-четыре где-нибудь, где нет ни грязи, ни грохота, ни автомобильных гудков, не смолкающих ни днем, ни ночью, ни людей с их ежедневными несчастьями, от которых все мы здесь постепенно, но неуклонно сходим с ума.
Однако, кажется, на отпуск рассчитывать не приходилось. Фальконе, едва переступив порог моего кабинета, знал: я не откажусь. Так он мне и сказал. Не было ни малейшего смысла спорить с ним. Стараясь быть предельно кратким, я согласился, сообщив ему все, что полагается в подобных случаях. Он выписал мне чек на сумму, равнявшуюся моему двухнедельному заработку. Я проводил его до дверей, размышляя, не позавтракать ли мне. И тут же отогнал эту мысль. Болел живот. И было предчувствие, что болеть он будет теперь долго.
* * *
Давно уже ушел Джонни Фальконе, давно остыл мой кофе, а я все сидел в кресле, то погружаясь в размышления, то вполне бездумно глядя туда, за окно, где с грохотом и лязгом крутились и вертелись в разных направлениях и во все стороны «трущиеся поверхности» большого города. Как хорошо, что я наблюдал за этим мельтешением со стороны. Пить мне не хотелось, но стакан я из рук не выпускал. А вдруг захочется? Тут наперед не угадаешь.
Для очистки совести — деньги-то уже были заплачены — я сделал два звонка. Эти люди могли бы мне помочь. Я бросил вызов целой армии полицейских, работавших над этим делом, батальонам экспертов, криминалистов, дактилоскопистов и графологов, психологов и психиатров, бившихся над разгадкой этой тайны. Противопоставить всему этому я мог только самого себя и собственные дарования. Первым делом я набрал номер частной психиатрической лечебницы в Вилледже, которую содержал доктор Уильям Норман. Потом, разумеется, позвонил несносному, занудному, испытанному и надежному другу Хьюберту, услугами которого пользовался уже давно. Драл он за свои услуги нещадно, но не подвел ни разу.
Я не застал обоих, оставил «мессидж» и сел у окна, дожидаясь, когда кто-нибудь из них позвонит. Когда раздался звонок, я снял трубку и испытал двойное удивление — и от того, кто звонил, и от того, кто не позвонил.
— Джек Хейджи, розыск и расследование. Слушаю вас.
— Мистер Хейджи?.. — это говорила женщина. Голос был спокойный, ровный, молодой или звучал молодо. Но судить по нему о его обладательнице было" невозможно. Ни одной характерной черточки или интонации, — ласкающий слух голос, каким нас обычно с экрана телевизора уговаривают купить такой-то сорт мыла. Ну, что ж, и это зацепка за неимением других. Я сознался, что у телефона сам Джек Хейджи. — Доброе утро. Меня зовут Салли Бреннер, я из информационного агентства Дабл'ю-Кью-Кью-Ти. Не уделите ли мне минутку?
Не успев подумать, я спросил:
— И чему же мы посвятим эту самую минутку?
— Мы располагаем сведениями о том, что вам предложили выследить и схватить преступника, известного по прозвищу Шеф. Так ли это? Не поделитесь ли планом своих действий? Мы бы могли приехать к вам...
Голос ее журчал, а я смотрел на телефон и видел лицо моей собеседницы на экране телевизора, передающего какие-нибудь очередные новости. Потом отвел трубку от уха и стал глядеть на нее — оттуда бесконечной вереницей сыпались слова. Не утруждая себя объяснениями, я кончиками пальцев отшвырнул трубку на рычаг. В следующее мгновение телефон зазвонил снова.
Я глядел на него и гадал, как они сумели пронюхать? Откуда узнали, да еще так быстро? Телефон не смолкал. И, судя по всему, смолкать не собирался. С досадой я снял трубку.
— Алло, мистер Хейджи, нас разъединили. Это опять Салли Бреннер. Эти телефонные компании... ну, впрочем, неважно. Итак, мы хотели бы, не откладывая... С тем, чтобы в шестичасовом выпуске можно было...
Я обрел дар речи.
— С вашего разрешения, леди.
— Да-да?
— Во-первых, нас не разъединили. Я дал отбой. Во-вторых, мне неинтересно, в каком выпуске будет можно, а в каком — нельзя. Если вы приедете, я разобью камеру, — предупреждаю заранее. Я не знаю, как вы вышли на меня. Я не знаю, что еще вы можете сделать, кроме того, что уничтожите и без того почти несуществующий шанс поймать эту сволочь. Не знаю и знать не хочу. И, пожалуйста, избавьте меня от ваших ханжеских ссылок на Первую поправку и не говорите, что люди имеют право знать". И вообще ничего не говорите. Оставьте меня в покое, а?
— Вы не будете возражать, если мы используем запись нашего разговора, — ласки в голосе поубавилось.
— Буду. Только попробуйте.
Она перевела рычажок с «нормы» на «холод», явно обостряя разговор:
— А что мне может помешать, мистер Хейджи?
— Что может помешать? А то, что с вами я разговаривать не желаю, но зато со всеми прочими телекомпаниями поговорю очень охотно и сообщу им, что подозреваю вашу Дабл'ю и так далее в подстрекательстве и в провоцировании Шефа. Ясно? Не то что интервью — я с вами рядом... не сяду!
