Зримая тьма - [26]

— О, я, конечно, не должен был смеяться. Просто я думаю, почему бы вам не купить им по паре белья, если вы считаете, что цивилизация не может существовать без этого?

— А ведь правда! Почему бы и нет?

— Логичный выход из положения, — добавил я. Но Теренс в это время с каким-то напряженным вниманием смотрел мимо меня.

— Это и есть сам сводник? — спросил он.

Я повернулся и, увидев слонявшегося между столиками Жозефа, помахал ему рукой.

— Уж не собираетесь ли вы пригласить его? — насторожился Теренс.

— А отчего бы и нет? Вы же прибегаете к его услугам. Так в чем же дело?

Жозеф увидел нас и направился к нашему столику. Теренс вскочил.

— Стив! Я, пожалуй, пойду прогуляюсь по саду. Пока!

Жозеф пожал мне руку и опустился на стул.

— Что стряслось с вашим приятелем? — спросил он, кивнув в сторону поспешно удалявшегося Теренса.

— Ничего. Он просто плохо воспитан.

— А-а… — протянул Жозеф. — Мне показалось, что он обижен.

— Не обращайте внимания. Вообще-то он неплохой парень. Так уж он устроен. К тому же англичане избегают рукопожатий.

— Понимаю. — Жозеф облегченно вздохнул. — Я, признаться, боялся, что ему не по вкусу мое общество.

— Ничего подобного. Говорю вам, такой уж он есть. Так у него проявляется скромность.

— Понимаю, понимаю.

— Ну, как дела?

Жозеф застонал, похлопал себя по животу и отмахнулся от бутылки, которую я было протянул ему.

— Могло бы быть хуже, да некуда, если только это может служить утешением.

Маленький итальянец из Сицилии, с печальным лицом Эль Греко и грустными, выцветшими глазами, он был когда-то владыкой преступного мира на территории, равной половине Англии, царьком тьмы, управлявшим под прикрытием призрачной власти местного префекта полиции. Неизвестно, почему так случилось, но Жозеф лишился трона, и на его лице появилось нечто похожее на благочестие, словно неудачи и неприятности очистили его от скверны былых грехов. На всех его поступках лежала печать меланхолического достоинства, и это почему-то нравилось мне.

— Опять печень? — осведомился я.

— Что печень? Печень не хуже и не лучше.

— Тогда что же? Дела?

— Как обычно. Вы слышали последнюю новость: мусульманский комитет постановил, что мавританки должны от меня уйти. Но скажите— куда же они пойдут?

Рядом послышался взрыв хохота, потом сразу наступило молчание. Жозеф сидел ссутулившись, и его темный пиджак, наброшенный на плечи, висел на нем, как на вешалке. Грудь Жозефа запала. Казалось, в нем не умирает древняя, до сих пор не утоленная месть.

— А где ваши собаки? — поинтересовался я.

— Подохли.

— Подохли?! От чего же?

— Стрихнин. Кто-то подсунул им мясо со стрихнином.

— Ужасно. Кто же это мог сделать?

— Кто? — Жозеф засмеялся, словно раскашлялся. — Если бы вы только знали!

— Враги?

Жозеф не ответил, лишь провел кончиком языка по внутренней стороне губ и сморщился, как от горечи.

— Вы знаете, сколько я выложил за самого большого пса Бикини? Пятьдесят тысяч чистоганом. Он же был призером и мог управиться со львом. Как он выл, когда издыхал!

— Значит, вот для чего здесь изгородь!

— Да, вот для чего здесь изгородь. Мы поставим новый генератор и по ночам будем пропускать через колючую проволоку электрический ток напряжением в две тысячи вольт. Дотронетесь— и мгновенно изжаритесь. А вообще-то я все распродам и через год уеду отсюда. Хватит с меня! Вернусь в Сицилию. А пока не хочу рисковать. Уж больно много тут шляется арабов.

Рукой, не тяжелее, чем у ребенка, он похлопал меня по плечу, встал и направился к другому столику. Он шел мягкими, осторожными шагами, чем-то похожими на движения прирученного оленя, обитавшего в доме Джи Джи. Из кармана его пиджака торчал револьвер — казалось, что на его худом теле выделяется вывихнутое бедро.

Сидевший в одиночестве за соседним столиком голландец повернулся ко мне вместе со стулом.

— Алло! Когда же начнется мальчишник?

— Как, как?

— Разве это не мальчишник? Мы в Техасе часто устраиваем мальчишники. Мы развлекались и в Мобиле, и в Далласе, и в Каракасе.

Только теперь я сообразил, что он имел в виду.

— Никакой тут не мальчишник, — обратился я к голландцу. — Если это мальчишник, то я впервые о нем слышу.

Голландец на мгновение задумался. У него было крупное белое лицо, массивный треугольный нос на конце заострялся.

— Что ж, если мальчишника не будет, я разочарован.

Голландец, блестяще оперировавший специальным инструментом, известным в горной промышленности под названием «пушка Шлюм- берже», провел большую часть своей сознательной жизни на американском Западе. Приехав в Эль-Милиго, он страшно заинтересовался тем, что сводники в Либревиле, после того как началась эвакуация гражданского населения из некоторых районов, поставляют двенадцатилетних арабских девочек по сниженной цене — двадцать тысяч франков за каждую.

— Выпейте еще стакан анисета, — предложил я и пододвинул к нему бутылку.

— Спасибо. — Он налил полстакана, потом долил ледяной воды и быстро проглотил жидкость молочного цвета. — От такой вечеринки ничего интересного ждать не приходится. А, как считаете? На прошлой неделе я побывал в Мобиле. Там было куда лучше.

— Чем же там было лучше?

— Сам мальчишник был лучше. Девушки танцевали на столе.