Зримая тьма - [25]

— Вероятно, вы правы, — согласился я. — Уж если дело обстоит так, то я, возможно, поищу проводника.

ГЛАВА IX

— Праздник или нет, — сказал я, — но мне, очевидно, придется пораньше лечь спать. Ла- тур выезжает на рассвете, или, по крайней мере, собирается выехать.

— Значит, вы все же не решились отправиться один? — спросил Теренс.

— Просто мне не удалось найти проводника. Если я не поеду с Латуром, кто знает, сколько недель пройдет, прежде чем я смогу это сделать. Кстати, вы уверены, что эти несколько дней обойдетесь без меня?

— Должен обойтись, особенно если учесть, что недели через четыре мне вообще придется управляться одному. — Теренс, слегка сдвинув брови, осмотрелся вокруг. В своем синем костюме, с белым носовым платочком, уголок которого виднелся из нагрудного кармана, Теренс выглядел истинным англичанином. С тех пор как наступила хорошая погода, он не расставался с мухобойкой. — Кстати, вы не знаете, почему ребята решили устроить вечеринку в этом сомнительном месте?

— Либо тут, либо в лагере — иного выбора нет. Вы считаете, что в лагере было бы лучше?

— Нет… Пожалуй, нет. Но вообще-то, странно, что ребята не могли придумать ничего лучшего.

Кое-кто из самых неугомонных в нашем лагеpe решил отпраздновать открытие нефти у Жозефа — в тайном доме, терпимости, расположенном в удивительно живописном уголке, в трех километрах от Эль-Милии. В Северной Африке подобные заведения считались вполне респектабельными. Дом Жозефа, помимо всего прочего, служил и загородным рестораном. Вы могли здесь выпить, или поесть, или просто полюбоваться природой — лесистым холмом в виде сахарной головы, на котором все еще водились дикие кабаны; ручьем с водопадом; мостиком из грубо отесанного камня; садом с наполовину погребенными под землей коринфскими капителями (на этом месте в далекие времена стоял римский храм); хрупким подобием индокитайской пагоды, воздвигнутой предыдущим владельцем поместья. Особенно процветало это заведение в годы второй мировой войны, когда по соседству были расквартированы солдаты союзников и большой штат девиц имел постоянный заработок. Однако за последнее время все стало приходить в упадок. Окраска снаружи выцвела и потрескалась. Добрая половина фонариков, развешанных среди деревьев сада, уже не загоралась, когда наступали сумерки и включался ток. Из постоянного европейского штата здесь остались только две чинные, исполненные ледяного достоинства андалузки из Гибралтара; кроме них тут еще были шесть обленившихся, проводивших дни в праздности мавританок — они жили у Жозефа просто потому, что им некуда было идти. Над заведением, словно вечерний туман, висела меланхолия.

— Вы обратили внимание на изгородь? — спросил Теренс.

— Да.

— Зачем она? Ресторан, окруженный изгородью из колючей проволоки!

— Но ведь окружен же изгородью наш лагерь?

— Да, но мы же не пропускаем через нее электрический ток.

— А разве здесь пропущен ток?

— Неужели вы не видели надпись: «Опасно для жизни»? Они, видимо, страшно напуганы. Я по-прежнему считаю, что вы поступили бы умно, убравшись отсюда, пока не поздно.

Мне все казалось, что в заведении чего-то недостает.

— Вы помните, — спросил я, — прошлый раз мы видели тут мастифов. Интересно, где они сейчас?

Недели две или три назад мы заезжали сюда выпить по рюмке вина и на подступах к дому видели трех огромных цепных псов.

Теперь собак не было. Мы сидели в саду за домом, среди высоких виноградных лоз, покрытых молодой зеленью. Большая часть нашей компании уже приехала, люди расселись за столиками, группируясь по национальному признаку. В саду собралось человек двадцать нефтяников— американцев, французов, голландцев, немцев, англичан, — различные специалисты из нашего технического персонала. Во время работы они на короткое время объединялись и смешивались, а затем вновь расходились, и каждый из них, подчиняясь велению крови, искал общества своих соплеменников.

Минут через пятнадцать должно было скрыться солнце. На мягком вечернем небе виднелось несколько пурпурных облаков, похожих на синяки и родимые пятна. Легкий предзакатный ветер уже нес ночные звуки — пронзительный лай лисиц и ответное завывание поджарых арабских собак, привязанных у домов.

Одна из мавританок встала и ударила в поднятый над головой тамбурин. Руки ее извивались, как кобры. Со своего места мы видели только ее сильно подведенные углем глаза на белом треугольнике лица. В длинной юбке, с тонкой талией, она казалась ожившей статуэткой, изображающей халдейскую царицу.

— Очаровательна, ведь правда? — спросил я.

Теренс взглянул на танцовщицу, и на его лице отразилось сомнение.

— Возможно, — ответил он. — Но быть с ней наедине — совсем не то, что с европейской девушкой.

— Да я говорю вовсе не о том, хорошо или плохо быть с ней наедине, — отозвался я, удивленный неожиданной предприимчивостью Теренса.

— Прежде всего… не знаю, поймете ли вы меня, но думаю, что поймете, — продолжал Теренс, явно желая докончить начатый разговор, — прежде всего, они не носят здесь нижнего белья. Это способно подействовать крайне расхолаживающе.

— Почему же, Теренс?

— Видимо, так уж привык человек… Ведь это же часть известного ритуала, если вы понимаете, о чем я говорю. Во всяком случае, это может оказаться весьма и весьма неудобным… Над чем вы смеетесь?