Зрелища - [28]
— Это тэбе. Хочэшь? — тут же засмеялось, присело к роялю и запело что-то не по-русски, глядя ему в глаза и трепеща розовым язычком в приоткрытом рту.
Матадор с шарфами тоже приходил посмотреть на него, при этом лицо его почему-то аж побелело от. ненависти. Вдруг возник Всеволод, рассеянно сказал — «а, и ты здесь, еще не уволился? Что же ты тянешь?»
— Чего? — не понял Сережа.
— Ведь ты для него — да, а он для тебя — нет, разве не так?
Но тут же над его плечом показалась Лариса Петровна и крикнула сквозь шум:
— Не слушайте, не слушайте, он все врет. Он мелкий завистник, мелкий, тщеславный завистник.
— Вот привязалась, — гордо сказал Всеволод, — целый вечер не могу отцепиться.
Они ушли, и после них появились еще две подружки из трех, обнялись, зашептали что-то злое, должно быть про третью, но вдруг заметили Сережу, и одна сразу спросила через рояль «Апдайка читали?», а другая ткнула пальцем в спину Ларисы Петровны и приказала: «Порвите с ней, немедленно порвите».
— Нет, — сказал Сережа. — Да… То есть да и нет. Сначала да, потом нет.
— Из грамотных, — сказала одна.
— Пожалеешь, — сказала другая, и обе снова переплелись между собой в жарком шепоте.
К полуночи это вавилонское веселье в подводном царстве достигло некой точки кипения и заклокотало на этом пределе, на этой верхней границе в безумном порыве зайти еще дальше, хотя дальше явно уже ничго не могло быть веселого, разве что какие-то новые формы жизни, пар и в нем другие существа. Уже и музыка трубила на последней громкости, и свет светил не понять откуда, и танцы были не танцы, а какая-то всеобщая потасовка, то каждый за себя, то стенка на стенку. Уже и прекрасная женщина с голыми плечами позабыла свою недоступность, и отчаянный школьник что-то нашептывал ей, хохочущей, на ухо и все не умирал да не умирал. И Тася не была больше поваром, свалилась в свое варево, металась в нем, как большая рыба, и рядом с ней неотступно поблескивал череп Всеволода, уже и подружек разбросало по разным углам, и стрекозиное существо проносилось из комнаты в комнату, а за ней топотали моряки с расческами, матадор рыдал у окна неизвестно о чем, и Сережа, вытащенный из-за рояля, падал на колени и складывался пополам в новейшем танце, а все казалось — нет, не конец еще, вот сейчас еще крепче закрутится, еще отчаяннее. И наверху этого ожидания, в самой невыносимой точке вдруг вспыхнул свет, гости отхлынули к стенам и на открывшейся площадке невесть откуда взявшаяся Лариса Петровна в три прыжка отвесила зажмурившейся Тасе три звончайших пощечины.
Потом выбежала из комнаты.
10
На улице по мокрому асфальту, вдоль пустых машин на стоянке, мимо витрин и соблазнов, мимо ночных реклам и вчерашних уже газет Сережа шел в двух шагах за разъяренной Ларисой Петровной — провожал домой. Время от времени он пытался накинуть на нее пальто, но всякий раз она быстро уворачивалась, отталкивала его рукой.
— Отстаньте, отстаньте, — говорила она. — Я не хочу вас видеть.
— Но я-то здесь при чем? — уговаривал Сережа. — Я же ничего не говорил. И ничего не делал. Нельзя же так всех без разбору…
— Можно! Молчите. Всех можно, мне все равно. Мне без разницы, как говорит мой брат-хулиган.
Когда она поворачивала к нему лицо, его поражало непонятное выражение удовольствия и чуть ли не исполнения всех желаний, мешавшегося там с угрозой и возбуждением боя. Будто она в одиночку вынесла с собой на пустую улицу весь гвалт и сумбур этого случайного карнавала и теперь несет его в себе, боясь расплескать и рассыпать по мелочам.
— Молчите, молчите, — повторяла она. — Не смейте никого защищать. И не воображайте, что я ревную. Да-да! Не смейте одевать меня, не втягивайте в свою умность-разумность. Идите рядом и молчите. Разве вы не видите, у меня чувства. Вот именно — чувства. В том числе и гнев! Ха — почему это? Почему так приветствуется всякий телячий восторг, а гнев, бешенство — никогда. Хотя это такая же редкость и удовольствие, уверяю вас. Да отстаньте вы с вашим пальто! Пусть простужусь, пусть умру, пусть попаду в калеки — вам-то что?
Но у самого своего дома она то ли остыла наконец под холодным воздухом, то ли придумала напоследок еще одну сцену — вдруг взяла у него пальто, стала спиной к своим дверям и тихонько приказала:
— Сережа, нагнитесь ко мне.
В тот же миг прошлое и будущее снова отлетели от него, как уже бывало, он опять испытал ту мгновенную боль в сердце, разлетающуюся лучами до кончиков пальцев, нагнулся, увидел близко ее лоб под волосами, она подняла руки — все это делалось очень медленно, так что вполне хватало времени ужаснуться и обмереть, — вдруг просунула обе ладони между их лицами и оттолкнула его несильно, но властно — нет, нельзя.
— Нет-нет, забудьте и думать, — сказала она, качая головой, и ушла за дверь, совершенно, кажется, уже довольная, на сегодня ничего больше не желающая от жизни.
О чем же он мечтал после этого, каким надеждам улыбался, идя ночью по пустому городу? Что за сладкие предчувствия связывались в его уме с этой взбалмошной женщиной? То, что он испытывал к ней, было совсем не похоже на любовь, обещанную ему столькими книгами и кинофильмами. Какая уж тут любовь, если он, например, даже не ревновал ее ни к кому, на что это похоже? И что вообще с ним происходит? Он не знал еще всего точно, но одно желание было уже главнее остальных и все пока вытесняло — отдать! скорее отнять себя у всего, чем жил раньше, даже у собственного совершенства, и отдать ей с той полнотой и безоглядностью, а там будь что будет. Служение, его служение — вот кому он будет служить. Его ничуть не занимало, достойна ли она таких даров и обожания, или нет, он уже знал, что настоящее служение может быть только на слепом доверии, и даже с большим удовольствием транжирил бы себя на недостойную, но вот согласится ли она? Возьмет ли его к себе? Ибо в растворении перед нею ему чудилась возможность какого-то небывалого освобождения. Отдать ей всего себя, всю власть над собой, право судить и наказывать, именно ей, женщине, с которой не могло быть никакого соперничества, которая была бы как бы из других, нечеловеческих сфер — и если она возьмет все это на себя, о, как тогда станет легко, беззаботно! Нет-нет, не торговаться, не требовать чего-то взамен, как это смешно, да и к чему? Пускай даже неприступность, так даже лучше, издали подчиниться ей во всем, сложить с себя всякую власть и волю и пуститься, освобожденным и легким, вприпрыжку, вскачь по жизни, послушным только ей одной и никому больше, ни с чем не считающимся, кроме нее, делать все, что ей понравится, что она назовет справедливым, хорошим и нужным, потому что… Да потому что втайне-то он предчувствовал, что от нее можно будет и прятаться, когда захочешь, так, чтоб она не узнала, не то что от себя, и делать что-то не то, а после даже попадаться, и каяться, и даже не любить ее за это, за все притеснения, втихомолку бунтовать и жаловаться кому-нибудь — все это представлялось ему чудным и легким сном, безоблачной свободой, раем по сравнению с той тоской, с той неусыпной стражей и засовами, которые он носил в самом себе. И если бы она согласилась, если бы это вдруг сделалось ей интересным и приятным, но как, почему? И согласится ли? О, тут было о чем мечтать и чему улыбаться с надеждой в пустом осеннем городе.
Когда государство направляет всю свою мощь на уничтожение лояльных подданных — кого, в первую очередь, избирает оно в качестве жертв? История расскажет нам, что Сулла уничтожал политических противников, Нерон бросал зверям христиан, инквизиция сжигала ведьм и еретиков, якобинцы гильотинировали аристократов, турки рубили армян, нацисты гнали в газовые камеры евреев. Игорь Ефимов, внимательно исследовав эти исторические катаклизмы и сосредоточив особое внимание на массовом терроре в сталинской России, маоистском Китае, коммунистической Камбодже, приходит к выводу, что во всех этих катастрофах мы имеем дело с извержением на поверхность вечно тлеющей, иррациональной ненависти менее одаренного к более одаренному.
Приключенческая повесть о школьниках, оказавшихся в пургу в «Карточном домике» — специальной лаборатории в тот момент, когда проводящийся эксперимент вышел из-под контроля.О смелости, о высоком долге, о дружбе и помощи людей друг другу говорится в книге.
Умение Игоря Ефимова сплетать лиризм и философичность повествования с напряженным сюжетом (читатели помнят такие его книги, как «Седьмая жена», «Суд да дело», «Новгородский толмач», «Пелагий Британец», «Архивы Страшного суда») проявилось в романе «Неверная» с новой силой.Героиня этого романа с юных лет не способна сохранять верность в любви. Когда очередная влюбленность втягивает ее в неразрешимую драму, только преданно любящий друг находит способ спасти героиню от смертельной опасности.
Писатель-эмигрант Игорь Ефремов предлагает свою версию убийства президента Кеннеди.
Сергей Довлатов как зеркало Александра Гениса. Опубликовано в журнале «Звезда» 2000, № 1. Сергей Довлатов как зеркало российского абсурда. Опубликовано в журнале «Дружба Народов» 2000, № 2.
В рубрике «Документальная проза» — отрывки из биографической книги Игоря Ефимова «Бермудский треугольник любви» — об американском писателе Джоне Чивере (1912–1982). Попытка нового осмысления столь неоднозначной личности этого автора — разумеется, в связи с его творчеством. При этом читателю предлагается взглянуть на жизнь писателя с разных точек зрения: по форме книга — своеобразный диалог о Чивере, где два голоса, Тенор и Бас дополняют друг друга.
Германия, 1939 год. Тринадцатилетняя Магда опустошена: лучшую подругу Лотту отправили в концентрационный лагерь, навсегда разлучив с ней. И когда нацисты приходят к власти, Магда понимает: она не такая, как другие девушки в ее деревне. Она ненавидит фанатичные новые правила гитлерюгенда, поэтому тайно присоединяется к движению «Белая роза», чтобы бороться против деспотичного, пугающего мира вокруг. Но когда пилот английских ВВС приземляется в поле недалеко от дома Магды, она оказывается перед невозможным выбором: позаботиться о безопасности своей семьи или спасти незнакомца и изменить ситуацию на войне.
Кэти Акер и Маккензи Уорк встретились в 1995 году во время тура Акер по Австралии. Между ними завязался мимолетный роман, а затем — двухнедельная возбужденная переписка. В их имейлах — отблески прозрений, слухов, секса и размышлений о культуре. Они пишут в исступлении, несколько раз в день. Их письма встречаются где-то на линии перемены даты, сами становясь объектом анализа. Итог этих писем — каталог того, как два неординарных писателя соблазняют друг друга сквозь 7500 миль авиапространства, втягивая в дело Альфреда Хичкока, плюшевых зверей, Жоржа Батая, Элвиса Пресли, феноменологию, марксизм, «Секретные материалы», психоанализ и «Книгу Перемен». Их переписка — это «Пир» Платона для XXI века, написанный для квир-персон, нердов и книжных гиков.
Сухум. Тысяча девятьсот девяносто пятый год. Тринадцать месяцев войны, окончившейся судьбоносной для нации победой, оставили заметный отпечаток на этом городе. Исторически желанный вождями и императорами город еще не отошел от запаха дыма, но слово «разруха» с ним не увязывалось. Он походил на героя-освободителя военных лет. Окруженный темным морем и белыми горами город переходил к новой жизни. Как солдат, вернувшийся с войны, подыскивал себе другой род деятельности.
Когда пожилой Мюррей Блэр приглашает сына и дочерей к себе на ферму в Нью-Гэмпшир, он очень надеется, что семья проведет выходные в мире и согласии. Но, как обычно, дочь Лиззи срывает все планы: она опаздывает и появляется с неожиданной новостью и потрепанной семейной реликвией — книгой рецептов Фанни Фармер. Старое издание поваренной книги с заметками на полях хранит секреты их давно умершей матери. В рукописных строчках спрятана подсказка; возможно, она поможет детям узнать тайну, которую они давно и безуспешно пытались раскрыть. В 2019 году Элизабет Хайд с романом «Спросите Фанни» стала победителем Книжной премии Колорадо в номинации «Художественная литература».
«У крутого обрыва, на самой вершине Орлиной Скалы, стоял одиноко и неподвижно, как орёл, какой-то человек. Люди из лагеря заметили его, но никто не наблюдал за ним. Все со страхом отворачивали глаза, так как скала, возвышавшаяся над равниной, была головокружительной высоты. Неподвижно, как привидение, стоял молодой воин, а над ним клубились тучи. Это был Татокала – Антилопа. Он постился (голодал и молился) и ждал знака Великой Тайны. Это был первый шаг на жизненном пути молодого честолюбивого Лакота, жаждавшего военных подвигов и славы…».
Овдовевшая молодая женщина с дочерью приезжает в Мемфис, где вырос ее покойный муж, в надежде построить здесь новую жизнь. Но члены религиозной общины принимают новенькую в штыки. Она совсем не похожа на них – манерой одеваться, независимостью, привычкой задавать неудобные вопросы. Зеленоглазая блондинка взрывает замкнутую среду общины, обнажает ее силу и слабость как обособленного социума, а также противоречия традиционного порядка. Она заставляет задуматься о границах своего и чужого, о связи прошлого и будущего.