Зов валькирий - [120]

– Они не раскидывали руны, – рассказал Войча. – Кольга-князь сказал: мол, мы сожалеем, что с князем Амундом беда приключилась, но ждать не можем, да и знак такой от богов… нехороший. И как на поединок – коли один из соперников не выйдет, то, значит, проиграл, так и здесь, коли князь Амунд к жребию не явился, стало быть, не в его пользу тот жребий. И стало быть, прошу вас, мужи именитые, признать вождем сына моего Грима и звать его отныне князем…

Не открывая глаз, Амунд махнул рукой: понял, уходи. Он до сих пор боялся глубоко вдохнуть и лишний раз шевельнуться.

В шатре повисла тишина – выжидательная и угрожающая. Все – и князь, и Хавлот, и телохранители – понимали, что их обманули. Корнями обвели[64], опоили, а тем временем вырвали победу, украли ее, пока Амунд корчился над ведром. Даже Хельги Хитрый не посмел подделывать волю богов при метании жребия, но сделал так, что жребий не понадобился.

Перевалило за полдень, становилось жарко. Ветерок с реки, влетая под откинутый полог шатра, приносил облегчение. Судя по шуму, войско расходилось по своим станам; бояре и хёвдинги, надо думать, остались в Чернигове на жертвенном пиру.

Чувствуя себя поувереннее, Амунд осторожно перевернулся на спину, вытянулся во весь рост, отбросил одеяло и наконец-то глубоко вдохнул. Зелья Хавлота прекратили рвоту и прочее, осталась лишь слабость. Амунд лежал, раздавленный неудачей, и едва не скрипел зубами от злости. «Вот ведь дивоженка!» – вспыхивали досадливые мысли. Но тут же накатывали сомнения – хотела ли она этого? Что-то в глубине души жаждало оправдать Брюнхильд, и Амунд сердился на себя за эту слабость.

До вечера он не знал, к чему склониться. Виновата ли Брюнхильд – она ли, как змея, заползла к нему на грудь, чтобы обольстить и ужалить? В одном он был уверен: двигала всем этим воля Хельги Хитрого. Потому что совпадений таких, явно выгодных только одной стороне в споре, не бывает.

* * *

Вечером Амунд отважился на жидкую кашу, и она прижилась, не запросилась наружу ни одним из двух путей.

– Ты говоришь, она с тобой пила чуть не из одного кубка, – говорил Хавтор, сидя на ларе и глядя, как Амунд ест, полусидя на лежанке. Видя, что его «липовый щит» помог и злые копья ворожбы отражены, он почти успокоился и тоже пил отвар шиповника. – А много ли она выпила?

– Да… поменьше, чем я, – подумав, ответил Амунд.

В шатре было жарко и душно, и обнаженный великан выглядел еще более устрашающе – казалось, это существо какой-то стихийной природы, родственной горам и морям, не человеческой. Длинные его волосы, пропотевшие и растрепанные, падали на широкие плечи, напоминая перепутанные ветви лесного бурелома, глаза угрюмо сверкали. Темная поросль на могучей груди и ниже походила на медвежью шерсть. Тяжелую железную гривну с перстнями он на ночь снимал, и она теперь лежала под подушкой, а вместо нее Хавлот дал ему какой-то маленький, довольно затертый и крепко зашитый мешочек и велел повесить на грудь: «Там корень плакун-травы, моя бабка Боряна сама брала и наговаривала. Он и от отравы помогает, и от всякого… от порчи то есть». Как у всех волынских русов, у Хавлота имелись бабки бужанского племени.

Однако Амунд был не просто сложен по-великаньи, но и крепок, как камень, и теперь уже не чувствовал признаков недуга, кроме небольшой слабости.

– Да уж всяко поменьше, – кивнул Хавлот.

– Сколько я, она бы не сумела. Сколько я пью, и мужик бы умер без всякой отравы.

Медленно пережевывая ячменную кашу на воде, Амунд вспоминал: часто ли Брюнхильд прикладывалась к своему кубку? Подносила ко рту она его часто – и еще посматривала с задором, видя, что он невольно смотрит на ее губы и меняется в лице. Но много ли при этом выпила? Теперь он вспомнил – то и дело она, собираясь отпить и даже коснувшись губами серебряного края кубка, опускала руку и начинала говорить, якобы увлеченная беседой.

– Нет, но сколько-то она выпила! До дна ни разу не допила, это да, но она же девка!

– Ну а если и выпила – она знала, что там намешано, и могла…

– Сблевать, как уедет, – буркнул сидящий на полу Берси.

– Или выпить целящего чего, – дополнил Хавлот, – от всего того, что с тобой приключилось. А ты еще купаться полез.

Амунд вздохнул.

– Я им этого так не оставлю…

Ночь прошла для него спокойно, лишь несколько раз он просыпался от чувства жажды и пил отвар шиповника. Утром даже слабости почти не осталось. Значит, убить его Хельги Хитрый все же не пытался – иначе он бы так легко не отделался. Или отраву по привычке рассчитывали, как для обычного человека, а для великана оказалось мало?

– Воды мыться, и одеваться! – приказал Амунд отрокам, спуская ноги с лежанки.

Снова лезть в реку он не рискнул, но обтерся мокрым рушником, чтобы смыть вонючий лихорадочный пот, потом тщательно расчесал волосы и бороду, оделся в нарядный кафтан и велел подать лошадь. Нарочно посланные люди выискивали для него в угорских табунах самых рослых и выносливых коней, и тем не менее, когда он сидел в седле, казалось, что вот-вот заденет ногами землю. Прославился уже один такой – Хрольв Пешеход, говорят, так велик ростом, что для него не находится лошади.