Зов - [84]

— А у нас не трудности? Старики да мы, пожилые, эту землю пока держим. А кому ее передавать? Пусть бурьяном зарастает, так, дорогой сын?

— Не кричите, баабай… я хорошо слышу.

— Плохо, вижу… И не думай, что я собираюсь сделать тебя своим помощником по хозяйству. Мы с твоей матерью сами в состоянии выучить ребятишек… А вот что ты не знаешь своего места в жизни — это меня огорчает, сын!

Халзан еще плеснул из бутылки в стакан, но пить не стал. Резко отодвинул стакан на край стола.

Молчал. Худое лицо его было хмурым.

Дугар, прерывая тягостно установившуюся тишину, виновато признался:

— С однополчанами договорились на БАМе собраться, слово я дал.

— Можно письма им написать. Поймут, если не безмозглые, — Халзан смотрел на сына так, словно вымаливал у него немедленное согласие. — Поймут, что ты у себя дома нужен…

— Неудобно, баабай.

— Я все тебе, сын, сказал. — Халзан поднялся из-за стола. Кивнул на мундир Дугара, висевший на спинке стула. — Тебе вон командование сержанта присвоило. За башковитость, значит. И я верю: есть голова у нашего сына. Думай!

И он пошел за занавеску: то ли вздремнуть, то ли хотел в одиночку побыть или давал такую возможность сыну, низко склонившему над столом черную, аккуратно подстриженную и подбритую у висков и шеи голову. Видать, полковой парикмахер старался…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

И в доме Баши Манхаева со дня на день ждали возвращения сына Ильтона из армии.

О том, что в Тагархае объявился демобилизованный солдат Дугар, сын заики Халзана, — сказала Баше, вернувшись с утренней дойки, Дуулга. Добавила радостно:

— Теперь, гляди, наш тоже вот-вот в окошко постучится!

— Он сначала у дяди в городе поживет, — звучно отхлебывая из пиалы сваренный на молоке плиточный чай, проговорил Баша. — Чего сюда торопиться? Я так ему написал…

— А еще ты ему ничего не написал?

— Чего счел нужным… ясно?

— Не хочешь, чтоб сын скорее за семейный стол сел?

— Почему же? — и Баша, стирая ладонью пот с лица, хвастливо пообещал: — Когда наведается сын — полсела пьяные будут. Вот какой стол устрою!

— А это как понимать — «наведается»? Так и хочешь, упрямец, сына от дома отколоть?

Снова — и уже в который раз — назревал тяжелый разговор на больную для обоих тему… Назревал, чтобы закончиться, как и случалось до этого, скандалом.

Баша примирительно пробурчал:

— Не приехал еще — хватит об этом… А сын Халзана… заики-то… он что? Не слыхала?

— Эрбэд Хунданович туда, в Тагархай, ездил, разговаривал с парнем. Знаешь же, что новые трактора получены… Как будто бы согласился парень трактор принять. А наш пока у дяди будет, пока тут покажется — на развалюху сядет? Этого дожидаешься? Разберут трактора…

— Фу-у, баба! Да прикуси ты свой поганый язык, — Баша сердито заерзал на стуле. — Дождешься — будет у нас еще один такой же, как Хара-Ван…

— Это почему же? И Хара-Ван работает хорошо. Долго не женился — от этого вся беда. Избаловался. До сих пор мальчиком себя считает. А Дугар, кстати, как только приехал — тут и к Митрохиным, на третий день, их дочь сразу прикатила. Помнишь, чернобровая красавица-то? Ни в мать, ни в отца… Маргу! Так ее зовут. Очень красивая девка, красивее не бывает…

— Должен я всяких соплячек помнить, — хмыкнул Баша, но в голосе его был интерес. — Чего же она прикатила?

— Из-за Дугара, знать. У Митрохиных, говорят, большой шум был, семейный скандал…

— Да? — еще больше заинтересовался Баша. — Там, у этого пришлого бурята Митрохина, все может в доме быть. Бродяга! Говорят, он чуть ли не всю Сибирь исколесил, всех детей порастерял, пока у нас-то осел. Приваживаем всяких! Орден ему дали…

— Потому и приваживаем чужих, что свои разъезжаются, — не преминула вставить Дуулга.

Баша, пропустив это мимо ушей, нетерпеливо спросил:

— Почему они, Митрохины, не поладили?

— Мало ли что бывает в семьях…

— Слышала, выходит, звон… Чего тогда молоть языком?

— Что слышала — то слышала… Как будто бы Митрохины недовольны, что Маргу оставила город. Пока Дугар в армии служил — она там за милую душу жила, комнату имела. А Дугар появился — и она из-за него бросила там все…

— Непутевая!

— Сердцу не прикажешь… любовь!

— Хм-м! Лю-бовь! Все вы, бабы, одинаковы. Мужик замаячил перед вами — уцепитесь и хоть на край света за ним. Чужой товар, одним словом. Ни родина не дорога, ни родословная…

У Дуулги обиженно и презрительно губы скривились:

— Понимал бы ты в любви…

— Но-но-но… ты! Говори — да оглядывайся! Знавали и мы, между прочим… Кое-что напомнить?

— Ладно уж! Мы о чем с тобой?

— Об этой девке, о митрохинской Маргу…

Дуулга уже возилась на кухне — звенела посудой. И Баша, чтобы лучше слышать, встал из-за стола, прошел к ней…

— Как будто бы Эрбэд Хунданович пообещал ей место библиотекаря при Доме культуры, — говорила Дуулга.

— Одна ходит в брюках, задом вертит, теперь две будут, — Баша угрюмо рассмеялся. — А кузнецова дочка… ну эта, Дулан… слышал я, ни разу не помогла матери корову подоить. Сам кузнец доит! Это девка?

— Что из того — не доит? У нее работа такая. Говорят, она пальцы должна для пианино беречь…

— А наш все пишет ей — не знаешь?

— Нет.

— Не будет писать. Погоди!

— Ты-то уж не встревай…

— Не будет!.. А куда старую библиотекаршу денут — на пенсию? Рановато вроде.