Зов - [82]

— Амархан.

Тетушка Шабшар руками всплеснула:

— И молчали, таабай. Что вы за человек!

Прикрикнула на сына:

— Ждут тебя — собирайся. Девушка из-за вас должна под окнами стоять… Поживее, сынок!

Болот, на ходу натягивая пиджак, выскочил за дверь.

Дед Зура, не торопясь, извлек из кармана кисет и трубку, набил ее табаком, закурил и, обволакивая себя густым дымом, — со значением и самодовольно проговорил:

— А ты, Шабшар, сомневаешься во мне. Не спеши отказываться от такого свата!

5

После вечерней дойки, когда машина увозит доярок на центральную усадьбу, — в Тагархае наступает тишина. Лишь иногда затеют громкую грызню собаки да какая-нибудь отбившаяся от стада корова будет тревожно мычать, пока не выберется из кустов к знакомой загородке летника, не уляжется возле нее на ночлег… А само стадо пасется по другую сторону реки, где просторно стелются в долине луга с густой, сочной травой, где все время гуляет свежий ветерок, а потому не так донимают животных прожорливые комары.

Ветер кружит в воздухе, перемешивая дурманящие запахи созревающих трав, луговых цветов, хвои… Этот целебный (дыши не надышишься) воздух, невозмутимый покой, красота сбереженной природы — вот что такое Тагархай.

Электрическая лампочка, что висит на высоком столбе возле дома техника-осеменатора, по вечерам достаточно хорошо освещает тесно сбитые загоны для коров, сараюшки и амбары, бросает дрожащие желтые блики на шиферную крышу избы скотника Николая Митрохина, как бы надежно подпираемую хозяйственными пристройками, — и лишь черная банька маячит одиноко на отшибе, в глубине огорода.

Сегодня Халзан посидел малость у Николая, в который раз потолковали они о том, что с ними на войне случалось, какие ранения и контузии кому выпали, и Николай привычно соглашался: ему повезло больше, вражеские отметины хоть видимых чужому глазу следов не оставили… А вот Халзана фашистская пуля, пробившая ему шею, на девятнадцатом году жизни сделала заикой, и он, тогда еще мальчишка, вернувшись на родину, стал сторониться людей. Стеснялся, что слова ему теперь трудно давались, лицо, когда заговаривал да волновался при этом, судорогами-гримасами искажалось. Так и провел все годы на отшибе: вначале при табунах, в седле; потом на летнике со стадом. И привык, семья его тоже привыкла: калачом в Халюту не заманишь их! Сравнишь ли: пыльная, шумная Халюта — и это вот раздолье?

Расставшись с Николаем, Халзан по издавна заведенному порядку обошел — как сам любил называть — «территорию». Навестил в стойле быка, поглядел, где пасутся стреноженные лошади, подкатил поближе к крыльцу телегу… На противоположном берегу красновато проблескивало пламя: то пастухи у стада жгли костер.

Коротки летние ночи. Но и за это время матушка-земля успевает согнать с себя дневную усталость, снова вольно и надежно расправляет свою богатырскую спину, и утро встречает она в юном обличии — свежей, вечно милой…

С этой мыслью Халзан и пошел в дом, где жена и дети уже давно спали, и ему тоже сон обещал отдых — до начала новых утренних забот.

Уже сквозь дрему он услышал, как забрехала собака, отозвались ей другие — на подворье Митрохиных, и тут же послышались негромкие удары в дверь. Стучал, конечно, кто-то из своих: собака не лаяла, теперь лишь повизгивала ласково. Терлась, значит, о ноги, была рада встрече. Но с кем?

Халзан в нижнем белье прошлепал к двери, спросил осторожно:

— Кто?

— Я это, баабай.

Халзан задохнулся от радости, услышав родной голос… Сын! Неужели Демобилизовали? Ждали-то к осени его…

Трясущимися руками отодвигал засов.

— Д-ду-гар!

— Папа!..

Уткнулся сын губами в щетинистую отцовскую скулу.

— Вот вернулся…

Вошли в дом — и Халзан включил свет, крикнул радостно:

— Эй, вставайте! Жена… Мани!.. вставай!

— Что… что такое? — переполошенно забормотала за занавеской жена, а выглянула — и обмерла. Стоял посреди комнаты, улыбаясь, посверкивая значками на мундире и золотыми лычками на погонах, сын Дугар. Ее Дугар! Выскочила из спального, за печкой, закутка, повисла на нем — со слезами счастья на глазах.

И дети проснулись. С криком, визгом бросились на шею старшему брату… Такая радость была, такая кутерьма началась!

Поволокли по полу чемодан брата, испятнанный по крышке переводными картинками: смеялись с них голубоглазые девушки с распущенными волосами, сияли желтыми фарами длинные диковинные автомобили…

Дугар поочередно поднимал на руках к потолку малышей — своих меньших братишек и сестренок, целовал их растроганно: два года не видел! Щелкнул замками чемодана, откинул крышку, а там конфеты в пестрых обертках, оранжевые апельсины: налетай, братва! Восемь пар проворных ручонок вмиг растащили гостинцы… Для шестилетнего отхончика под солдатским бельем был припрятан игрушечный автомат, да как настоящий: нажмешь на спусковой крючок — дробь выстрелов, и на кончике ствола, словно огневые вспышки, красное мигание лампочки… И началась пальба: тр-ри-та-та-та!

Шум, смех, веселые голоса…

Мани упрекнула сына:

— Чего ж так-то — без телеграммы? Ночью, один… Слава богу, у отца лошадь есть — встретил бы на тракте.

— Что солдату расстояние? Это разве марш-бросок — от Халюты до Тагархая? Прогулка в удовольствие. До реки дошел — от нее как парным молоком… Сразу все вспомнил! — Дугар засмеялся.