Зов - [80]
Каково же было удивление Дулан, когда, загораживая ей дорогу, от калитки ее дома отделилась неясная в сумерках фигура… Он — Болот? Нет, это женщина, девушка…
Амархан?!
Она!
— Ну, здравствуй, — сказала Дулан. — Меня ждешь?
— Тебя, тебя! — голос у Амархан был таким, что вот-вот на крик она сорвется…
— Пойдем в дом.
— Нет уж! Тут мне объяснишь!
— Что?
— Не притворяйся, я все знаю. В городе своего не добрала, сюда приехала парней завлекать?
— Зачем ты так, Амархан?
Дулан попыталась успокаивающе, ласково взять Амархан за руку, но та резко отдернула ее.
— Не приманивай больше Болота. Он не нужен тебе!
— Конечно, не нужен…
В голосе Амархан по-прежнему чувствовалась непримиримость:
— Поживешь здесь — и уедешь. А Болот в дураках останется! У разбитого корыта.
— Да выслушай ты меня, Амархан. И куда это я должна уехать?
— Не ты первая, не ты последняя… До тебя тоже в Доме культуры были. Где они?
— То они, то я!
— Надоест забавляться… уедешь! К чистеньким женихам. А наших не трогай. Заруби это себе на носу!
Дулан сдерживала себя, понимая, что не легко дался Амархан этот шаг — подкараулить «соперницу» для разговора… Грубит? Это она от ревности, от обиды.
— Сама не знаю, как объяснить Болоту, чтобы не ходил следом, — как можно спокойнее и доверительнее заговорила Дулан. — Непробиваемый! Я и сегодня, видишь, сбежала пораньше… Уже боюсь его.
— Не пара он тебе.
— Что ты заладила… Не в этом же дело! Слышала, наверно, что жду… ну, что есть у меня парень, наш, халютинский. Вот-вот из армии вернется. Зачем же мне Болот? Да чтоб всякие ненужные разговоры…
— Это правда?
Теперь уже Амархан схватила ее за руку — крепко и благодарно.
— Я тебе разрешаю… даже прошу, Амархан! Скажи об этом Болоту.
— Даже не знаю как…
— Ведь любишь его! А то разве пришла бы… разве стояли бы вот так сейчас… Я желаю тебе счастья с Болотом.
— Сбудется ли…
— Ты, оказывается, вон какая… Умеешь бороться за свою любовь. А если… если мой начнет за другой бегать — я не смогу так…
— Любишь — то сможешь.
Долго они стояли у калитки, делясь своими сердечными тайнами, и хорошо им было в этот час, как хорошо бывает лишь в юности, когда легко веришь в то, что завтрашний день, словно по волшебству, унесет все тревоги и щедро одарит желанными радостями…
Болот заметил, что мать чем-то расстроена. Обычно за ужином, когда соберутся они после работы, она весело рассказывает, как день прошел, что у них на ферме было, какие новости услышала, и его дотошно расспрашивает. А сегодня, сразу видно, не в настроении: ест вяло, неохотно, роняет скупые слова. Не улыбнется, не пошутит… Заглянул в глаза ее — тяжелые они, в тревожной озабоченности.
«Что-нибудь с коровами, наверно, — подумал Болот. — Уходить ей надо из доярок. Не молодая, силы уже не те… Недосыпает, отдыха никакого, суставы по ночам ломят. Всю жизнь она, с малолетства, доит, доит… Сколько можно! Пусть в овощеводческую бригаду идет. Да ведь не согласится. «Мои коровы, мои коровы»!.. Словно они сестры ей!..»
Вслух же сказал:
— Ты чего, мать, не в духе?
— Да так…
— А все же?
— Стареет твоя мать, сынок. — Она глубоко вздохнула, — Пенсию уже выработала, могу уйти с фермы.
— Уходи! Или я мало получаю?
— А как без работы? Со скуки иссохну. Ты целыми днями на тракторе, а мне что тут, в пустых стенах, делать? Были б внуки — была бы забота.
— Опять за свое…
— И коров некому передать. Сама раздоила эту группу, все они у меня как на подбор… Отдашь какой-нибудь неумехе — загубит коров. Да и не очень охотники из молодых находятся… Девки ныне подолгу спать любят, избалованные. Какие из них доярки!
— Сама ж Амархан нахваливаешь…
— Это одна такая… Чего ты тянешь, сынок? Девка от переживаний почернела. Лучше жены не найдешь.
— Так уж и не найдешь! — Он дурашливо засмеялся, но, увидев, что матери это неприятно, — поспешил успокоить: — Ладно, ладно… Решусь. Но вот, мать, о чем думаю. Домишко-то наш ветхий, тесный. Чего сюда жену приводить? Переселимся — и тогда уж! Квартиры готовы — вот-вот заселять начнут…
— Ах, сынок, — и мать отвернулась, пряча повлажневшие глаза. — Не получится у нас с новой квартирой.
— Ты что? Как не получится?! Сам Мэтэп Урбанович не только тебе, мне твердо обещал, — Болот в возмущении вскочил со стула. — Не его обещания бы — давно отцовский дом перестроил бы… А то ждем!
— Была я вчера у него, сынок. Отказал. А ты его знаешь: не захотел дать — не даст. Видать, в неурочный день заглянула к нему. Зол он, как понимаю, на Эрбэда Хундановича и Дулан, а срывает зло на нас.
— Ничего не понимаю! — Болот растерянно смотрел на мать. — Вот так — безо всякой причины — и отказал?
Мать помолчала, будто раздумывая, говорить или нет, — и решилась все-таки:
— За твое участие в воскреснике, сынок. Танцплощадку строили, а ты, выходит, в этот день прогул совершил. Должен был работать на вспашке паров, а гонял трактор на воскресник… И меня, значит, обманул ты. Председатель говорит, что за трактор тоже с тебя вычтут, будто ты для себя его использовал… Вот ведь как! И квартиры лишились…
— Чушь! — закричал Болот, и черная лохматая тень от него заметалась по стене. — Какой прогул? Воскресник был согласован в парткоме, комитете комсомола, в сельсовете. А я в воскресенье должен был отдыхать. А на воскресник пошел! Со всеми вместе. Нас Дулан собирала…
