Зов - [72]

— Туда? Пианино?

— Там своя программа музыкального обучения… Почему юные халютинцы должны быть обделены, не получать того, что имеют дети в других местах? Или вам, Мэтэп Урбанович, все равно, какая молодежь будет завтра в Халюте?

— Не хочешь ли ты сказать, что я… я… тот, кто отдал колхозу силы, здоровье… что я чужой для него? Я тоже, что ли, переселенец? К этому клонишь?

— Нет, не клоню. Ваши заслуги общеизвестны. Те, что есть… Но все меньше люди видят в вас халютинца, своего человека. С тех пор, как вы построили себе в городе четырехкомнатную кооперативную квартиру, а теперь строите там, на берегу реки, дачу. Людей это тревожит, Мэтэп Урбанович, разные слухи, разговоры, сомнения… Я обязан был вам сказать об этом.

Наверно, не одна минута прошла, пока Мэтэп Урбанович, проводивший взглядом скрывшегося в дверях секретаря парткома, пришел в себя.

«И про дачу вынюхали, — промелькнула тоскливая мысль. — Никто же, кроме Баши Манхаева, не мог знать, одного его посылал, а он — кремень… Но вынюхали!»

И другая мысль пришла: «Впрямь стар стал — не боятся…»

Но подавил ее: «Это я-то старый?! Нет, не сточил еще свои зубы. За глупым охотником волк крадется следом… Не услышит тот, как окажутся когти на спине, зубы на горле!»

4

— Внимание, внимание! Говорит колхозный радиоузел Халюты! Прослушайте, товарищи, объявление…

Голос Дулан — мягкий, грудной, приподнято-веселый — звучал в домах халютинцев.

— Молодежь нашего колхоза давно мечтает иметь хорошую летнюю танцевальную площадку. В восемь часов утра начинается комсомольско-молодежный воскресник по строительству танцплощадки, которая одновременно будет агитплощадкой, то есть местом для проведения лекций, бесед, концертов нашей сельской художественной самодеятельности. Ждем на воскресник всех комсомольцев, всех молодых людей Халюты. Приходите с лопатами, топорами, пилами, рубанками…

Дулан на секунду-другую замешкалась — и решительно закончила:

— А кто не будет строить танцплощадку — тот не будет на ней танцевать… вот так!

Дед Зура, выгонявший корову в стадо, услышал это объявление из уличного — висевшего на столбе перед колхозной конторой — репродуктора. Сказал себе: «Ранняя птичка, ишь ты, народ будит!» Вчера вечером Дулан упрашивала его: «И вы, дедушка, постарайтесь — поговорите со старшими: может, придет из них кто… Первый наш такой воскресник. И не только же из-за танцев стараемся! Поговорите, дедушка… Как бы не провалить!»

— Слыхала? — бросил он старухе, когда вошел в дом. — Вот Эрбэт, вот Дулан… вот как людей тормошат!

— Тебе-то что?

— У, глупая! — Он даже рассердился. — Не понимаешь, так хоть тому радуйся, что меньше грязи из Дома культуры в ведрах таскать будешь… Да ну тебя! Я скоро вернусь…

— Чай остынет!

— Не убежит твой чай. Постучу кое-кому в окошко… помогать надо.

Теперь старуха рассердилась:

— А без тебя не обойдутся? В каждую бочку затычка! Ух, надоел! Хоть старость свою уважай… не мальчишка ж!

— Э-э, старуха, не заводись, — дед Зура лукаво подмигнул. — За двоих поработаю — тогда и тебя, может, на танцплощадку проведу. Какой-нибудь парень… Хара-Ван… во-во, Хара-Ван… в темноте промахнется — тебя, беззубую, на танец пригласит! Вместо девки… Только бы не укололся о твои кости да о твой язык!

— Тьфу, охальник! — заругалась старуха. — Погоди, бурханы спросят за твои срамные слова… Погоди, достанется тебе на том свете! Пожалеешь…

Но дед Зура, не дослушав, в дверь юркнул.

В сарайчике отыскал нужные инструменты, сложил их в сумку — и подался в соседний дом, где жил председатель сельского Совета Чулун-ахай, как все его — и стар, и млад — зовут в Халюте.

Чулун-ахай, поглаживая густые черные усы, стоял у калитки. С дедом Зурой они были почти однополчанами: вместе уходили на фронт, вместе обучались в резервной части военному ремеслу, но на фронте дороги их уже разошлись. И домой Чулун-ахай вернулся раньше, еще в сорок третьем, — с простреленной ногой. Оттого и хромает, а в непогоду, когда в покалеченной ноге взыгрывает ноющая боль, даже с палкой ходит, тяжело опираясь на нее.

— Эй, местная власть, на воскресник-то пойдешь? — поздоровавшись, бойко заговорил дед Зура. — Если нас с тобой там не будет — пиши пропало! У молодых ум в пятках, не так ли? Поработаем, а потом на танцы — и любую девку выберем, не откажет… Правильно?

— Ну, если так…

Чулун-ахай засмеялся.

— И острый топор прихвати, — посчитал нужным напомнить дед Зура.

— Слушаюсь!

— Я побежал…

— А может, горячего чайку?

— Ступай к моей старухе — у нее уже чай кипит, а мне некогда…

Чулун-ахай погрозил пальцем:

— Так вот кому-нибудь свою старуху отдашь — не вернешь потом… смотри!

— Я ж говорю: молодых девок на танцах выберем!

И старик, довольный этим легким разговором, тем еще, что Чулун-ахай остался в настроении, оба они хорошо, душевно перекинулись добрыми словами утром, а еще день впереди и тогда-то, на воскреснике, можно будет вообще всласть наговориться, — засеменил дальше. Теперь уже к дому кузнеца Ермоона.

Хозяин находился в летнем домике, копошился возле печки-времянки. Дед Зура по запаху сразу понял, что кузнец варит, помешивая деревянной ложкой в котелке, саламат. Он прислонился к дверному косяку и стал терпеливо ждать, когда Ермоон обратит на него внимание… А тот — огромный, большерукий — казался в окружении кухонной утвари чужим, неуклюжим. Вот повернется — да что-нибудь заденет плечом, локтем, и полетят на пол миски, банки, чугунки! Медведь — только в барсучьей норе, а не в своей берлоге!..