Зов - [61]

— А ты зачем, девка, к нам в Халюту пожаловала? Не новый ли директор Дома культуры? А чего ж мне про это не доложили?.. — И, не дав Дулан слова вымолвить, продолжал своей бойкой скороговоркой: — Но это ты так, значит, на экскурсию к нам! У нас подолгу директора не задерживаются. Последний с год как, почитай, уехал. И то — как не уехать было! Человек семейный, а без крыши над головой, по углам мыкался, снимал… Обещали дать жилье, а потом забыли про обещанье-то. Колхоз отсылал его в сельсовет, а из сельсовета в колхоз отсылали: там проси! Он плюнул да смотался отсюда… А до него такая же, как ты, молодка была. А кругом во-о они какие — жеребцы-то! Не успела глазом она моргнуть — уже замужем, уже брюхатая. Теперь вот то ль по третьему, то ль по четвертому заходу рожает, что ни год — то ребенок… Не-ет, тут мужик нужен, чтоб сам любому жеребцу дух вышиб. Если который хулиганит. И в декрет мужик не пойдет, за мужиков, известно, бабы рожают…

— Ха-ха-ха… Гы-гы-гы, — гоготали вокруг парни.

«Сдержись, — говорила себе Дулан. — Сдержись…»

Стремительно и с решительным видом прошла она через зал, взбежала по низким ступенькам на сцену, где стояло зачехленное пианино.

— Не велено дотрагиваться, — закричал старик, — Не имею, девка, о тебе указаний… Не тронь!

— Это почему же? — отвечая спокойно, Дулан меж тем стаскивала чехол, и кто-то из проворных парней быстро помогал ей. — Мне, дедушка, можно.

— Не имею указаний, — твердил старик, но без прежней уверенности в голосе. — За эту штуку колхоз отвалил больше, чем племенная телка стоит… Да какая телка! Как за быка-производителя!.. А ну-ка сломаешь?

— Не беспокойтесь, дедушка.

— А документ налицо имеется?

— Есть, дедушка, диплом, а как же…

Дулан сняла пальто, отдала его кому-то из стоявших подле девушек, удобно села на стул и… своими гибкими, чуткими пальцами прошлась по клавишам. Боялась, что пианино окажется безнадежно расстроенным, но нет, ничего… И полилась из-под ее рук знакомая всем мелодия бурятской песни о милом сердцу родимом крае, о счастье жить на прекрасной, неповторимой земле предков. Наверно, ни на одном из училищных концертов не испытывала Дулан такого волнения, какое вдруг охватило ее сейчас, вот в этом плохо протопленном зале, посреди сгрудившихся на сцене молодых халютинцев — земляков своих. Те слушали завороженно, тишина была такая — ни единого шороха, ни малейшего звука!

О чем думали они сейчас, эти грубые, по первому впечатлению, парни, что было на сердце у девушек? Лилась, ширилась щемящая и одновременно восторженно-светлая мелодия, ей было уже тесно здесь, в зале, и чудилось, что раздвигала она стены, проникала на улицу, плыла над затененными вечерней мглой снегами, над бегущими в разные стороны от селения, от печных — над крышами — дымов бесконечными дорогами… Дулан тряхнула головой, ее густые черные волосы разметались по плечам; грудным мягким голосом она запела знакомые с детства слова.

— Давайте вместе… пойте, пожалуйста!

И когда Дулан окончила игру, замолкли голоса — от раскрытой двери зала прозвучали одинокие — одного человека — аплодисменты. Стоял в дверном проеме, гулко ударяя в ладони, секретарь колхозного парткома Эрбэд Хунданович.

Прошел он на сцену — с прежней приветливой улыбкой, поздоровавшись, сказал:

— Иду мимо, откуда, думаю, радио или телевизор так слышно… Как хорошо, думаю, поют артисты нашу песню! А это, оказывается, вы здесь… Молодцы! Слов нет, какие молодцы!

Дед Зура выступил вперед, приосанился:

— А как же, товарищ секретарь… Это я разрешил. Стоит полированный ящик, дотрагиваться до него, говорили, нельзя, а в нем — слышали! — сколько огня, сколько задушевной музыки… Я лично распорядился: играй, девка, покажи, за что деньги были плачены…

— Погодите, ахай, — нетерпеливо перебил старика парторг, — зачем всякие слова… — И попросил Дулан: — Исполните что-нибудь еще…

— Что? Современное, из классического репертуара?

— Как хотите…

Ах, с каким упоением, как раскованно и освобожденно, сама вся отдаваясь музыке, играла Дулан!

— А завтра вечером придете? — несмело спросила ее симпатичная девушка — розовощекая, с ямочками на щеках, с тонкими, будто стремительно летящими, как две ласточки, бровями. — Мы просим, приходите…

— А танцы? — выкрикнул кто-то из парней.

— Как ваше мнение, товарищ секретарь? — дед Зура вопросительно смотрел на Эрбэда Хундановича; нравилось старику, что вот он тоже здесь, при каком-никаком, но все же деле, и есть возможность что-то сказать, обратить на себя внимание. — Разрешить этой настырной молодежи танцы? Ваше мнение!

— Самое положительное, — засмеялся парторг. — А я к тому ж давно не видел, как теперь танцуют…

— Дергаются, вроде они припадочные, — захихикал старик. — Я тогда сейчас тот ящик принесу, что визжит, как сто чертей…

Дулан остановила его:

— Не нужен магнитофон.

— Твой же ящик не будет орать…

— Не будет, правильно, дедушка. У него характер спокойный…

И снова она играла: вальсы, танго, фокстроты; потом, развеселившись, импровизировала — в быстром ритме современной танцевальной музыки… Дед Зура подгонял нерешительных:

— Давай, давай, выходи на круг, нечего горбом стены подпирать… не обвалятся!