Зов - [60]
Год назад, прошлым летом, Дулан окончила музыкальное училище по классу фортепиано, и по рекомендации директора, который был к тому же ее педагогом, выпускницу-отличницу оставили работать в одной из музыкальных школ. Тут же, в городе. И что уж совсем хорошо было: предоставили ей комнату в общежитии.
Вышло, что из класса — снова в класс, но уже преподавателем, а из общежительской комнаты, в которой жила с тремя подругами, — в отдельную теперь… Все было как бы и привычным, а в то же время и новым. Мир раздвинулся — в совсем иных заботах, в предчувствии каких-то неясных радостей, с осознанием уже совсем «взрослой» ответственности за все во всем. И дети, когда она входила на урок, вставали: «Здравствуйте, Дулан Ермооновна!..»
Было немного одиноко, но ей верилось, что скоро совсем привыкнет: тысячи людей вокруг — и она, такая же, среди всех… Как для них этот город с его шумными улицами, неоновыми рекламами, парками и скверами, автобусными остановками и регулировщиками на перекрестках, — так и для нее. Осмотрится она тут — и обживется!
Да, так казалось ей…
С таким чувством в дни зимних каникул приехала и в свою Халюту, в родительский дом.
Когда кто-то из земляков, встречая на улице или навещая семью их, спрашивал: «Городская стала»? — она отвечала не без гордости: «Да, в городе, учу там музыке детей…»
В один из долгих зимних вечеров, когда наскучило сидеть в комнате, занять себя было нечем, пошла она в Дом культуры — в надежде повстречать кого-либо из сверстников — с кем когда-то в школе училась…
Что она увидела! В гулком промороженном фойе, по которому густо плавали клубы табачного дыма, парни играли в бильярд, лихо — с громким стуком, под смех и соленые словечки — гоняли по зеленому сукну стола шары. В дальнем углу жались друг к дружке девчата — и из-за дымной завесы невозможно было различить их лица. Вот кто-то из ребят, неудачно сыгравший, бросил кий в руки «очередника», кинулся туда, к девчатам, и — визг, крики, куча мала!..
Дулан стояла у порога — растерянная и… смутно чувствуя досаду, обиду, боль. Отчего же так должно быть тут, в Халюте?! У н а с в Халюте?
Решительно прошла от двери вперед, громко поздоровалась.
Парни смотрели на нее во все глаза. И вряд ли узнавали… Все тут были моложе ее. Наверно, когда она закончила десятилетку и поехала поступать в музыкальное училище, этим сорванцам было лет по двенадцать — тринадцать. И их «невестам» по столько же. Хотя… вон среди других, за чужие спины прячется, соседский парнишка! Уж он-то знает ее… И шепчет дружкам — «выдает»!
— Девочки, ребята!.. Что же вы так-то? Не скучно?
В наступившей тишине ее голос прозвучал слишком возбужденно. Самой показался чужим.
И взгляды в упор: что это она, а?!
Одна из парней, сбив шапку на лоб, не без вызова спросил:
— А чего-нибудь имеется повеселей?
— Конечно, — сказала Дулан. — Например, танцы устроить.
— Под сухую?
— Как это… «под сухую»?
— Без музыки…
— Но ведь для Дома культуры, знаю, пианино покупали. Должно быть пианино.
— В зале, на сцене…
— Ну вот, — удовлетворенно произнесла Дулан. — А вы: нет музыки! Пройдемте же туда, в зал.
— Не велено, — вразнобой, еще теснее обступив ее, заговорили парни и девчата. — Инструмент нельзя трогать… Нас выгонят тогда… Да на ней, на этой самой пианине, никто никогда не играл… Она еще, может, кусается… Ха-ха-ха… хи-хи-хи…
— Перестаньте дурачиться, — у Дулан сердито взлетели черные брови, на щеках румянец заполыхал.
И направилась к двери, ведущей в зал. А все — за ней гурьбой…
Но тут откуда-то вывернулся небольшого росточка старик, закричал, потряхивая связкой ключей:
— Это еще что? Выметайтесь из зала. Сжалился — в бильярд пустил играть, а вы, окаянные, куда?! Выгоню на улицу, на мороз!..
Ребята загалдели:
— Дед Зура, разреши… Вот гостья приехала… Мы потанцуем!.. На часок, дедушка…
— Нет, никаких танцев! Сегодня не суббота, не воскресенье, — не уступал старик. — Мы со старухой подмели, вымыли, а вы как хрюшки, насорите, заплюете… Нет уж! Зал к собранию подготовлен, не для танцулек.
— Не станем сорить… Будь человеком, дед!
— Ах, я вам не человек? — Старик распалялся все пуще, и, конечно, нравилось ему, что может он свою власть оказать. — Что за бесстыдная молодежь пошла! Да я в ваши годы… Каким был, ну! В ликбезе преподавал, темных людей грамоте учил! Безмозглые они были, темные, ничем не прошибешь, как вас… Но расписываться все научились, до одного. Вот! А вы? Ишь, танцевать, друг о дружку им тереться, курдюками трясти… На большее ума нет? Уходите, уходите из зала. Мне еще тут важные портреты вешать. Красная скатерть на столе будет. Как-никак отчетно-выборное собрание. А вы — ногами дрыгать!
— Поможем мы развесить портреты, дед… А девчата пол подметут потом… Ну чего ты, дедушка… — по-прежнему упрашивали ребята. — Не видишь, гостья из города… Вот она!
— Из города? — переспросил старик и внимательно посмотрел на Дулан. — А я и вижу, чужая словно…
Дед Зура со своей старухой долго жил в дальней бригаде, пас там скот и сюда, в улус, на центральную усадьбу колхоза, перебрался года два назад, а поэтому многих, особенно из молодых, он не знал. И сейчас, остановив любопытный взгляд не утерявших с годами живости и зоркости глаз на Дулан, — спросил:
