Зов - [63]

Под карнизом завозились воробьи. Близился рассвет.

«А ведь хорошо все было до этого, хорошо…», — думал Мэтэп Урбанович.

На какие-то минуты он забылся в дреме и увидел вдруг то, что давно тайно жило и живет в нем, в чем он жене даже не признается — в своем этом неистребимом, властно захватившем его (тщеславном, самолюбивом… пусть называют как хотят!) желании… Увидел себя среди множества людей, будто это опять собрание или пленум райкома, сессия исполкома… много, в общем, людей… и он среди всех, но не затерявшийся в массе, в черном парадном костюме с Золотой Звездой на лацкане — заслуженный, уважаемый, всем известный человек!

Очнулся от дремы — сердце бешено колотится, испарина на лбу…

И опять тоскливая мысль: «А как все хорошо было… когда же я расслабился, в чем дал промашку? Вот ведь сразу не разглядел Эрбэда, сам голосовал за него, когда в секретари выбирали… Но ведь не только в Эрбэде причина! Эрбэд разбежался, однако бегущий легко может и споткнуться. Ушибется — станет тихим… А «первый»? Как к нему подход найти? И в конце концов, или не я, Мэтэп Урбанович, вывел халютинский колхоз в число лучших по основным производственным показателям? Чего до меня было-то здесь?! Болото!..»

Тут, правда, Мэтэп Урбанович несколько… как бы это точнее определить?.. лукавил перед самим собой, совсем терял объективность в оценках. Конечно, два десятилетия назад, когда он принимал хозяйство, оно не было столь оснащенным технически, результаты во всех отраслях были заметно пожиже, урожаи и надои меньше, но колхоз не числился в убыточных, считался надежным «середнячком» — с перспективой на выход в передовые. Прежний председатель внезапно умер, Мэтэп Урбанович тогда же был рекомендован на его место, и уж никак не на пустырь пришел, не на «болото»! А если останавливаться на успехах — то, наверно, просто нельзя было бы не иметь их за двадцать лет, когда в стране столько внимания уделяется развитию сельского хозяйства. И он, Мэтэп Урбанович, разумеется, из тех, кто умеет на гривеннике рубль нажить, — немало, как председатель, дал поэтому колхозу. Вот так, если по совести-то…

Мэтэпу Урбановичу памятно, с каким настроением ехал он тогда в Халюту председательствовать. Все равно, что дерево, прочно вросшее корнями в почву, вырвали из нее — и пересадили! В те дни гостил у них в семье родственник жены, ее двоюродный брат, моряк с Дальнего Востока, носивший золотые капитанские галуны на рукавах форменной тужурки. Спасибо ему — дал полезный совет.

«Послушай, Мэтэп, пригодится, возможно, мой метод, — сказал ему как-то родственник за столом. — Я, когда принимаю новый пароход… вернее — судно, ибо пароходов давно нет, это мы по моряцкой привычке так именуем… так вот, принимаю очередное судно — и о чем прежде всего забочусь? О том, чтобы мои матросы, которых я еще не знаю и должен буду в работе, в плаваньях узнать каждого, — чтобы они были под надежным приглядом, чтобы знал я их настроения, чтобы имели они над собой крепкую руку начальника. А кто над палубными матросами первый начальник, кто по долгу службы всегда с ними? Боцман! Вот и забочусь я, Мэтэп, чтобы на судне первым делом был у меня отменный боцман. С ним и за матросов будешь спокоен, и порядок никогда не нарушится… И спросить при нужде есть с кого. Понял?»

Хотя и под звон рюмок прозвучал совет капитана, однако Мэтэп Урбанович крепко ухватил его суть, не забыл о нем и наутро, которое было тяжелым от похмельного пробуждения, ни потом, в Халюте уже… Стал он здесь в первые же недели присматривать себе толкового «боцмана» а коли точно назвать — заместителя председателя. И нашел. Сами колхозники, вернее, надоумили, потому что увидел Мэтэп Урбанович, к кому они уважительно прислушиваются, чье слово для них обязательно… Таким человеком оказался Шалтак Семенович, или, как все его зовут в Халюте, Шалтак-баабай, в ту пору уже перешагнувший порог пятидесятилетия, возглавлявший одну из колхозных бригад, а до этого — пока еще не укрупняли хозяйства, был в Халюте маленький колхозик — работавший в нем многие годы председателем. Человек малограмотный, едва ли два-три года походивший и школу, он вместе с тем хорошо справлялся с должностными обязанностями, имел дар убеждать людей, вести их за собой, и главное, что сразу примечалось — это настоящий крестьянин, в любом сельском занятии и ремесле не чужой, а умелец, хозяин, толковый распорядитель… Его-то и назначил — ко всеобщему удовольствию — Мэтэп Урбанович своим замом, и работали они в полном согласии почти полтора десятка лет, пока Шалтак Семенович, у которого стали отказывать ноги, сердце начало давать сбои, не ушел на пенсию.

С Шалтаком Семеновичем Мэтэп Урбанович, что называется, горя не знал. Старик работал за троих, с утра до ночи был на людях, любое мероприятие — только скажи — проведет, бывало, без сучка без задоринки. И такой скромный: ничего ему не надо — ни славы, ни рубля лишнего. Похвалит его Мэтэп Урбанович — так он за это доброе слово готов еще вдесятеро больше сделать! А уж когда их вместе наградили — Мэтэпу Урбановичу первый орден дали, а ему медаль «За трудовую доблесть» — Шалтак-баабай, кажется, долго поверить не мог: да по заслугам ли, за что, товарищи?! По натуре, короче, едва ли не чудак, не современный, во всяком случае, человек, зато в колхозных делах — кремень и талант… Однако был, да кончился. Для него, Мэтэпа Урбановича, кончился. Нет у него больше такого зама…