Зов - [55]

3

Трое суток лил тот дождь — и после него черные поля обрели зеленый цвет, а на лугах стала быстро подниматься и густеть трава.

Из дальних бригад свозили в ремонтные мастерские тракторные и конные косилки, грабли, волокуши и всякий инвентарь, который мог понадобиться на сеноуборке. Что-то, особенно с крупными — «механическими» — неполадками, попадало непосредственно в сами мастерские, оборудованные станками, а многое скапливалось у кузницы, расположенной тут же, рядом, откуда еще на зорьке, будя округу, катилось вдаль гулкое эхо от ударов молота по наковальне, по горячему железу…

Здесь при двух помощниках хозяйничает кузнец Ермоон Дарбеев, за глаза прозываемый Колодезным Журавлем — из-за высокого своего роста.

Впрочем, слово «скапливалось» не очень-то к месту… Ермоон как раз не терпит, чтобы требующий ремонта инвентарь надолго оседал возле кузни. Потому и начинает он работу по холодку, на рассвете, и подручные у него покоя не знают. Ермоон их никогда окриками не подстегивает — они сами поневоле вынуждены приноравливаться к тому рабочему ритму, что он задает: как пошел молотом стучать — забудь оглядываться по сторонам, почесываться… Увидит же, что с помощников пот градом, скажет: «Еще чуток, ребятки, самую малость — и отдохнем», но этот «чуток» для обнадеженных близким перекуром парней затягивается еще на полтора-два беспрерывных часа…

Такой он, кузнец Ермоон. А при этом беспокойстве за дело по натуре он из добродушных, спокойно-покладистых. Никто из земляков, пожалуй, никогда не слышал из его уст грубого ругательства, не видел, чтобы он по какой-то там даже самой серьезной причине вышел из себя. О нем в Халюте говорят — кто с одобрением, а кто, может, и насмешливо: «Наш Ермоон лежащую поперек дороги корову не пугнет…»

И при большом росте Ермоона, широком развороте его плеч все же не скажешь, что у этого человека прямо-таки богатырская сила. При первом взгляде на него не скажешь… Здоровенный мужик в прожженной, перемазанной ржавчиной куртке, в обвислых штанах, неуклюжий, сутуловатый… чего особенного-то? Само собой, что посильнее тех, кто легковат телом, не в такой «весовой категории»! И что?

Но вот к мастерским привезли на машине стальную балку, трое ремонтников пыжатся да водитель им помогает — и не могут стащить груз на землю. Упарились, отступили… Лебедку, говорят, надо, в ней, этой железной дуре, весу-то, может, тонна будет, — без механизма никак не обойтись! Тут Ермоон появляется: «Ну-ка, ребятки, посторонись…» Взялся за конец балки, раскачал — и рывком сдвинул почти на метр. Потом тросом захлестнул ее — и попер, как паровоз, сволакивая с настила кузова. Да рычит при этом: «Остереги-и-ись…» И все — какая там лебедка!

Однако так, чтоб зазря, для показа, силой своей Ермоон никогда не бахвалился. Старики рассказывают, что у него и дед, и отец — тоже кузнецы — точно такие же были: силищи непомерной, а характером, возьми-ка, кроткие. И жаль, что бог не дал Ермоону сына, одна лишь дочь у него, — жалеют старики, — а то, скорее всего, порода бы свое выказала: был бы сын Ермоона, конечно, в папашу своего, и тогда не оборвался бы в их селении такой удивительный род… Это ж подумать, всей Халюте гордость: кого имеем!

Жила в памяти — от старых халютинцев к молодым переходила — давняя история, как Ермоон, когда еще в парнях был, удивил всю округу. Произошло это накануне войны, недели за две до нее, в начале лета. Потом уж, вскоре, все на войну уходили, и Ермоон, которому шел девятнадцатый год, вместе с другими…

Но это после, а пока еще никто не думал, что едва ли не завтра уже дадут ему в руки винтовку, очутится он на передовой, лицом к лицу с жестоким врагом, — и в аймачном центре, после шумной сенокосной поры, проходил традиционный летний праздник: сур-харбан. Съехались на него из всех улусов самые знаменитые борцы, состязались в ловкости и силе. Ермоон вместе со своими халютинцами наблюдал за поединками. Тогда ведь в бурятской борьбе не существовало понятия весовой категории: выскакивали на площадку по очереди, каким бы ты ни был, и нередко борец-«букашка» оказывался перед «слоном», превосходившим его по весу чуть ли не втрое-четверо. И на этот раз вот такой «слон» одолел всех соперников — и уже не находилось никого, кто бы мог противостоять ему. Земляки «слона» ликовали: наша берет! Побежденные сидели с удрученными лицами… Старики, как водилось, выкрикивали непобедимому борцу приятные его сердцу благопожелания. А «слон» — что уж очень не по душе было Ермоону — хвастливо обещал «припечатать» каждого, кто еще осмелится выйти против него, вот уже какое лето побеждающего на сур-харбанах любого из аймачных борцов. Те силачи, а он царь силачей! Бил себя мощным кулаком по выпуклой, словно отлитой из меди груди, показывал, какие у него мускулы, какое — тверже камня — тело, и ходил, ходил по кругу, упиваясь славой своей: ну — кто сравняется?! Кто осмелится?

Не выдержал Ермоон: быстро разделся, выбежал на площадку, протер ладони землей — и сделал легкий взмах руками, показывая, что готов сразиться… Гул удивленных голосов пронесся над толпой. Ушей Ермоона, еще больше подзадоривая его, достигали выкрики: «Откуда этот молоденький бугай?» — «Из Халюты!» — «А когда Халюта борцов давала? Там лишь уличные драчуны да гуляки…» — «Ты на себя взгляни: уже от выпитого глаза в разные стороны!» — «А почему б за победу нашего борца не опрокинуть стаканчик-другой! Сейчас, погоди, намнет он холку вашему сопляку…»