Зов - [53]

Высказавшись, Хара-Ван обвел всех высокомерным взглядом знатока: что́ — дальше потягаемся? С кем теперь? И кто так, как он, может сказать красиво, не хуже любого лектора?

И дед Зура слегка смутился. Однако нашелся:

— Ты на дно моря опускался — да?

— Чего я там забыл!

— А пустомелишь…

— Хотя вы преклонного возраста человек, а выражения выбирайте, — и парень пристукнул кулаком по столу, так что посуда жалобно затренькала. Всем было известно, что во хмелю Хара-Ван капризный, любит задираться, «выяснять отношения». И сейчас он — уже не к старику, ко всем обращаясь — с вызовом сказал: — А кто не верит — с тем и на дно могу опуститься. Только вдвоем. Носом в льдину там ткну!

— Верим, верим, — и дед Зура с деланным добродушием похлопал Хара-Вана по могучей спине: — Ты, паря, не только мастак в кулачном бою, ты у нас в Халюте как Ломоносов. Истинный бог! Еще люди услышат про тебя…

Напряжение спало, мужчины задвигали табуретками. И тут наконец заметили застывшего в дверном проеме Башу, — раздались голоса:

— Проходи!.. Окоченел, что ли!.. А ну подвинься, ребята, дадим место…

— Нет, друзья, нет, в другой раз, — стал отнекиваться Баша. — Я за рулем.

— Где ж машина? — подозрительно спросил Хара-Ван. — Мотора не слыхали. Темнишь, дядя!

— А-а, — Баша рукой махнул. — Засел я у моста…

— До утра с машиной ничего не сделается, а на дворе дождь… садись! — И один из механизаторов постучал ладонью по свободному табурету. Видя же, что Баша не собирается пройти к столу, не хочет присоединиться к их компании, проронил с усмешкой: — Небось все шныряешь, ищешь, что к рукам прилипло бы, и в воскресенье покоя тебе нет… И, гляди-ка, брезгует с нами…

— Не мели чепуху, — сердито оборвал его Баша. — Я из рейса, за грузом ездил. Язык без костей… так, что ли? Но прикуси его, чем свою глупость всем показывать. Как это я машину могу бросить, на водку ее променяю? Машина — не трактор…

— Это ты о чем? На что намекаешь?

— На то самое, — и Баша, в котором все клокотало, но и понимал он, что спорить с подвыпившим человеком безрассудно, поманил рукой Хара-Вана. — Пойдем со мной…

— Куда?

— Вытащишь меня на своем «Беларуси».

— В дождь?!

— И что?

— А то, — и Хара-Ван подмигнул приятелям. — Трактор — не машина, он дождя боится. А потом, дядя, сам рассуди: ты за рулем — пить не хочешь, а я, ты видишь, выпил — меня сам за руль сажаешь. Недоумков ищешь, да? Силен!

И снова этот дурацкий, подогретый водкой смех… Как жеребцы: го-го-го!.. Баша злобно толкнул дверь — и выскочил на улицу. Успел лишь услышать, как дед Зура сказал: «А помогли бы, мужики…» Но ему что-то ответили — и опять: го-го-го… ха-ха-ха!..

Не разбирая дороги, по лужам, шагал Баша к своему дому. И вдруг ощутил что-то вроде зависти к тем, кто находится в эти минуты там, в насквозь прокуренном домишке деда Зуры, за столом, на котором и закуски-то толком не было — хлеб, соль, холодная картошка… Зависть подавляла то яростное, мстительное, с чем ушел он оттуда. Ведь вот все они, трудяги, пахари, воспользовавшись дождливым днем, радостью такой, что теперь-то зазеленеют всходы, — отводят душу в товарищеском сидении-застолье, в бестолковых, но приятных им разговорах, есть для них воскресенье, сидят себе, гуляют! И если поцапаются — тут же помирятся. Его зазывали: присоединяйся! И почему бы не выпить под барабанящий по крыше весенний дождь, не выговориться, не повеселиться? Но вот у него всегда не так, как у других. Всем сегодня можно — ему нельзя. У всех отдых — у него машина запрокинулась в грязи… Да встала поперек — другим не проехать. Как оставишь? А они гуляют… И не подступись! У-ух, распустился народ, как еще распустился…

И опять вздымалась в груди утихшая было волна ярости… Теплые дождевые струи били по лицу, застилали глаза, а он думал, как бы при случае отомстить каждому, особенно этому сопляку, Хара-Вану. Ишь, не петух — петушок еще, а норовит клюнуть больно, в самое-самое… И возьми-ка их голыми руками, когда сам председатель перед механизаторами заискивает. «Наш колхозный рабочий класс! Механизатор — ведущая профессия на селе!» Из доклада в доклад одно и то же… Из-за боязни, что вот такой, как Хара-Ван, бросит трактор в борозде, уйдет, допустим, в леспромхоз или отправится на БАМ, тайгу корчевать, — это же рядом, рукой подать, — кого тогда посадишь на голубенький «Беларусь», не очень-то молодые в селе задерживаются, не густо ныне людей в колхозе. А только перед севом три новых трактора получили, в том числе и мощный «Кировец». Зверь на колесах! Говорят, что инженер обещал Хара-Вана на него посадить…

Баша хотел сплюнуть, но уже стоял он перед своими резными воротами — и как-то не к месту был бы этот плевок, воздержался он…

Дуулга сразу почувствовала, что муж вернулся из города не в духе, и, ни о чем не спрашивая, подала ему белье — переодеться в сухое, поставила на стол большую миску дымящегося мясного супа. Терпеливо выжидала, когда он заговорит… Но Баша ел рассеянно, погруженный в свои мысли, и Дуулга, потоптавшись возле, тихо сказала:

— Слух прошел, что Дондок, сын Митрохина, из армии вернулся. Значит, не сегодня-завтра нашего Ильтона отпустят. А?