Зов - [54]

— Не раньше осени, такой порядок, — ответил муж. — А ты тоже… слышала звон! Дондок еще когда вернулся? По снегу. Только здесь, в Халюте, не показывался. Люди лукавые ныне, шуруют по своим планам — как лучше… Он, Дондок, демобилизовавшись, в городе остался, на заводе.

— Во-он как, — удивилась Дуулга. — Здесь у него свой дом, а в городе чего? Будет в ногах у чужих людей путаться… Ах, скорее бы наш сыночек объявился!

Из-под нависших густых бровей Баша метнул тяжелый взгляд на жену, хотел что-то сердитое сказать, но во рту у него оказался жилистый мясной кусок, пришлось его тщательно разжевывать и, пока он справился с ним — как будто бы и успокоился; проговорил твердо, однако и благодушно:

— Ильтон погостит, отдохнет, — и тоже уедет отсюда. Поняла? Только не болтай никому, не дразни людей…

— Да ты что, отец?! — Дуулга руками всплеснула. — Это как тебя понимать?

— Я его тоже на завод устрою, у меня имеются в городе нужные люди…

Баша, сыто икая, поглаживал живот. А Дуулга чуть не кричала:

— Это чего ж ты, Баша, задумал? Сына от дома, от нас оторвать? По чужим углам чтоб скитался? А это все кому?

— От него не уйдет. Я для чего «Жигули» купил? И сам к нему всегда съезжу, и отвезу что надо. — Добавил примирительно: — И тебя в город прокачу, повидаешься…

— Чем те ему там лучше будет?

— Всем, — отрезал Баша. Всплыло вдруг перед ним красное, с вызывающей ухмылкой лицо Хара-Вана, и он повторил с нажимом: — Всем! А тут что — со скуки пьянствовать? Знаем таких!

— С чего же, однако, наш Ильтон запивать станет? Работы ли у него не будет, бездомный, что ли! — не унималась Дуулга. — А кто хочет, и в городе запьет, вон там сколько ресторанов да закусочных всяких…

— Ты еще мало что, женщина, видала, — Баша наставительно палец поднял. — Ты с мое поездила бы, посмотрела — умнее бы обо всем судила. Неужели для бойкого парня ничего лучше колхоза нет? В городе пыль не глотать, и дождь идет или не идет, будет урожай или не будет — какое горожанину дело? У него хлеб не на поле растет, а круглый год в магазине!

Баша даже рассмеялся, довольный тем, как ловко сказал… Но Дуулга, кажется, не Собиралась уступать, еще сильнее распалялась:

— А в магазинах все задаром дают? Что заработаешь — то и полопаешь… не так ли?! И правильно наш парторг вчера говорил…

— Что он еще говорил?

— А то! Мы работали — он пришел… Что это, дескать, получается такое, женщины, что ваши дети бегут из родного села, и когда это, дескать, буряты со своей отчей земли разбегались… Вот он что говорил! Не правильно разве?

— Хитер, стервец!

— У тебя все хитрецы, обманщики — один ты хороший…

— Говори да не заговаривайся!

— А что!..

— Давай вот председателя возьмем. Слышала ль, чтоб я худое слово о нем вымолвил? И не услышишь. Солидный человек, настоящий руководитель, не мелочится, колхоз наш из долгов вывел, на ноги крепко поставил… А твой парторг, сын Хундана? Мальчишка!

— Он наш, местный. Ему за Халюту больно… А Мэтэп Урбанович пришлый. Сегодня здесь, а завтра в город переберется. Еще, погоди, сам его скоро перевозить будешь… Или сейчас мало по его делам в город ездишь?

— Прикуси язык.

— Не я — другие это же самое скажут…

— Хватит, — Баша отпихнул от себя миску, встал со стула. «Ну и денек задался, — подумал, — со всех сторон…» Следовало бы после рейса да плотного обеда вздремнуть часок-другой, под монотонный шум дождя… Но вот, проклятье, машина!.. И воспоминание о ней, когда представил к тому же, что она еще глубже осела в грязном месиве, — подножки, поди, залило, не ступить на них, дверцу не откроешь, — окончательно вернуло его в прежнее раздраженное состояние. И жена со своим нытьем, гляди-ка, разошлась-разгуделась… Дай им, бабам, волю, — под юбку посадят! Тут тоже вожжи не отпускай, держи туго… И Баша постарался последнее слово оставить за собой:

— Значит, с сегодняшнего дня запомни: судьбу сына буду решать так, как наметил. Я! Сам!

Дуулга пожала плечами — и невозможно было понять, согласилась ли, нет… После же минутного молчания спросила:

— А дочери как? С ними что? Их будущее тебя не беспокоит?

— Почему? — Теперь уже Баша пожал плечами. — Но счастье девушек, известно, в чужом дому… Иль они у нас хуже других — не выдадим замуж?

— А тут, в своем дому, останутся два сыча — ты да я?

— Оглохла? Я сказал хватит?! — У Баши гневно раздувались ноздри приплюснутого носа. — Понадобится — и тебя отделю. Живи одна!

У Дуулги неуступчивость во всем — во взгляде, в том, как, подбоченясь, стояла перед ним… Вымолвила с презрением:

— Как бы, смотри, мы с детьми тебя не отделили!

И, повернувшись спиной, пошла она в другую комнату… Баша хотел запустить ей вслед миской, но заскрипела дверь — влетел соседский мальчонка. Затараторил:

— Ахай, надо везти молоко на молокозавод, а тракторист с прицепом проехать не может. Ваша машина мост загородила. Он послал за вами, ахай…

— Иль не все трактористы в загуле? — пробурчал Баша. Приказал мальцу: — Беги, пусть он прицеп на лужку оставит, будем машину тросом тянуть…

Натянул ватник, нахлобучил кепку — и поспешил на улицу, к своему застрявшему ЗИЛу.

Дождь моросил. Тучи, словно с облегчением освободившись от тяжелого груза, поднимались вверх и, уже плоские, на глазах светлеющие, медленно уплывали к горам, к зубчатым вершинам пересекающихся хребтов. Но на смену им издали шли другие — фиолетово-черные, низко опускавшиеся к земле, так низко, что опасливо сгибались за околицей тонкие вершинки халютинских сосен.