Зов - [39]
Зловредный Яабагшан все еще под следствием. Говорят, его будут судить. А вместо него за председателя работает наша учительница Дарима Бадуевна. Она очень старается, и, хоть голос у нее тихий, слушаются ее хорошо. А тут еще вернулся с фронта дядя Эмхэн, старший сын дедушки Балты, с орденом и без левой руки, он будет у нас бригадиром. Я рад этому. Ближе дедушки Балты и дяди Эмхэна у меня никого сейчас нет. Конечно, кроме тебя, баабай.
Когда выгоняю табун к Красной горе, всегда проезжаю мимо могилки нашей милой мамы. Вокруг могилки расцвели полевые цветы, очень красиво это. Я разговариваю с мамой, как с живой.
Из родившихся в табуне жеребчиков два очень похожи на Пегого, точно такие ж, каким он был маленький. К твоему приезду они подрастут, сам увидишь, и, может, один из них тоже прискачет на сур-харбане первым.
Жду ответа, дорогой баабай, на свои письма. Целую крепко.
Твой сын АРДАН.
НА ОТШИБЕ
РОСНЫМ УТРОМ
Как пахнет свежее сено! Упадешь в него, дышишь — не надышишься, и земля под тобой покачивается, плывет, кружится…
Дулмадай помнит: так было прошлым летом, когда отец брал ее на сенокос, в луга.
Не спится девочке. Только забрезжил свет в окнах — выскользнула из-под одеяла, схватила краюшку хлеба; стараясь не разбудить отца с матерью, выскочила наружу. Полкраюшки — недремлющему Барсу, чтоб не лаял, цепью не гремел.
Как далеко от их дома до конного двора! Добежала — а ребята со всего улуса уже здесь. Праздник же сегодня — сенокос! Обступили бригадира:
— Я Пегашку возьму, ладно?
— А мне Гнедка, дядя Булад!
— На волокуше хочу…
— Конные грабли!
Булад Харинаевич руку поднял.
— Ай, молодцы какие, сами дело себе ищете! Посмотрим, посмотрим, кто из вас на что годится… Дедушка Балдан, распределяй им коней!
Старый конюх с трубкой в зубах невозмутимо сидит на пороге шорной.
Ребята разом повернулись к нему.
А он погрозил им скрюченным пальцем:
— Однако шкуру спущу с того, кто запалит мне коня!
— Что вы, дедушка!
— Мы знаем…
— Не впервой!
Дулмадай, самая низенькая из всех, никак не может пробиться через плотное ребячье кольцо поближе к бригадиру — и он ее не замечает. Девочка даже на ветлу залезла, выше всех оказалась — все равно так никто и не посмотрел на нее.
Мальчишки разобрали коней — лишь одна она, Дулмадай, осталась ни с чем, сама по себе. И все из-за того, что девчонка, да к тому ж росточком не вышла: ей десять, а на вид, говорят, не больше семи-восьми… Вот Гарма, ровесник, в одном классе сидят, а чуть не на две головы выше ее! Гарцует на гнедом мерине, пыжится, воображает, поди, какой он лихой наездник. Дулмадай с досадой отвернулась. Невольные слезы набежали на глаза.
Гарма вдруг крикнул ей:
— Эй, что сопли развесила, маменькина дочка?
Она даже не взглянула в его сторону: соскочила с ветлы, робко подошла к одинокому теперь бригадиру, который затягивал подпругу на рыжем жеребце.
— А я что буду делать? — жалобно спросила она.
— Дочка Мархая? — наконец и на нее смотрит бригадир. — Подрасти чуток!
— Я в четвертом классе уже…
— О! — Бригадир вроде бы удивился и, помолчав, проговорил со вздохом: — Если б твоя мать, как ты, работу для себя просила… А ей не до колхоза!
И бригадир повел коня к дороге.
Дулмадай стояла, низко опустив голову, закусив губу… Утро, обещавшее радости, померкло для нее. Все разъехались, лишь внук дедушки Балдана — Гарма — еще почему-то медлил уезжать, кружил на своем гнедом близ нее. И сам дедушка Балдан, тоскующий, наверно, что, раздав лошадей, остался без дела, руки у него не заняты, взял метлу и стал подметать возле порожка, на котором только что сидел… Вот он подслеповато всмотрелся в продолжающего кружить рядом Гарму, с удивлением спросил:
— Эй, погоди… а откуда у тебя такой кнут?
— Сам сплел, — похвастался Гарма.
— Са-ам? Дай-ка сюда…
Гарма подъехал к деду, протянул кнут:
— Хорош, да?
Его лицо сияет, в голосе — гордость.
Дед, будто раздумывая над чем-то, долго рассматривал кнут. И вдруг сердито пыхнул трубкой, лицо его на мгновенье пропало в темно-сизом дыме, — он язвительно передразнил:
— «Хорош»! — И закричал, топнув ногой: — Только для твоей спины, негодник! Ишь, какие узлы навязал… Для коня это, да?! Отвечай!
— Я так… для красоты…
Гарма тронул мерина, на всякий случай отъехал от деда подальше.
— Убирайся с глаз долой! — Дедушка Балдан смешно замахнулся на внука его же собственным кнутом. — Увижу еще такую погонялку в твоих руках — об тебя ж, паршивца, ее обломаю. Чего надумал — для коня такой кнут!..
Сконфуженный Гарма, поддав Гнедому босыми черными пятками, поскакал прочь. Уже с дороги, приостановившись, позвал:
— Дулмадай!
Она не откликнулась.
— Дулмадай! — повторил Гарма. — Поедем со мной!
Он, оказывается, жалел ее.
Не нужна ей ничья жалость!
Гарма, помедлив малость, снова пришпорил коня и стал быстро удаляться.
— Дочка, — ласково обратился к ней дедушка Балдан, — отнеси-ка этот кнут своему отцу. А он его пастухам отдаст. Телят гонять — пожалуйста, можно, я не против. А благородного коня таким кнутом никак нельзя! Что такое конь — тебе, к примеру, известно?..
Дулмадай думает, что дедушка Балдан людей ценит по тому, как кто из них к лошадям относится. Любит коня — дедушка такого табачком угостит, поговорит с ним по душам; ударил коня — конюх сам готов ударить такого человека…
