Зов - [33]

25

Бабка Шатухан, конечно, тут же оповестила всю деревню, какой грех чуть было не совершил по своему детскому недомыслию Ардан: выпросил у шамана и принес в дом наговоренные святым кости… А подбил паренька на это — подумать только! — старый Балта. И не вмешайся вовремя она, бабка Шатухан, не заставь отнести кости обратно шаману — неизвестно, чем бы кончилось все для семьи табунщика. У шамана просить нельзя; попросил же — он не откажет, однако только боги знают, что берешь ты в этот момент в руки… счастье ли попалось тебе или зло?!

Оглядываясь по сторонам, словно опасаясь, как бы лишние уши не услышали ее осуждающих слов, бабка Шатухан твердила скороговоркой:

— Погодите… Балта будет наказан за свое кощунство… Непочтение к шаману отольется ему слезами… Увидим.

И напророчила!

Но лучше по порядку рассказать…

Когда Балта, ничего не подозревая, явился на скотный двор, Сэсэг крепко выговорила ему: как он, уважаемый человек, мог так легкомысленно посоветовать Ардану?! Слова укора давались мягкосердечной Сэсэг с трудом; произнося их, она, порозовев лицом, смотрела себе под ноги… Балта долго не мог взять в толк, о чем это она, а когда дошло до него — сам смешался, долго оправдывался, корил себя за то, что в тот момент просто не подумал как следует… Кончилось тем, что старик стал сморкаться, шмыгать носом, задергались у него губы — и Сэсэг от укора перешла к уговору, успокаивала, просила не сердиться на нее. Оба в конце концов остались довольны друг другом.

Балта запряг лошадь, и Сэсэг поехала на ней за соломой к близкому скирду; сам старик погнал телят к речке — на водопой. Телята на ходу хватали блеклую прошлогоднюю траву, местами появившуюся из-под стаявшего снега, лизали серо-желтые солончаковые проплешины, заметно проступающие на черной земле.

Лед на реке стоял еще надежно, бояться за него не приходилось. Прорубь была вырублена узкой и длинной — в форме корытца.

Телята гурьбой бросились к воде. Толкали друг дружку, сильные норовили оттеснить слабых… Баловная, белобокая телочка, попив раньше всех, взбрыкнув, бросилась к другому берегу реки — Балта побежал за ней. А когда, запыхавшись, возвратился к месту водопоя — тут уже произошло непоправимое…

Самый маленький и хилый теленок, не выдержав толкотни, передними ногами угодил в прорубь, головой тоже ушел в воду, лишь боками застряв в узкой ледовой щели. Он захлебнулся моментально.

Балта что было мочи тянул его за хвост, за задние ноги — сил не хватило… Скинул шубу, засучил рукава рубахи и, став на колени, опустил руки в студеную воду, подвел ладони под морду теленка. За рожки ухватиться? Нащупал их… Но пальцы соскальзывали с заостренных костяных торчков. А руки стало сводить, скрючило, будто тысячи иголок одновременно прошили их… Как бы самому не нырнуть! Сердце заходится…

Наконец Балта, у которого зуб на зуб не попадал, кое-как, с трудом сумел загнать телят в загородку; а тут подъехала с соломой Сэсэг — и они уже вдвоем, обвязав веревкой, выволокли теленка из проруби на лед.

К вечеру старик привел в стадо теленка из домашнего хлева — крепенького бычка, которого семья сберегла в самые голодные зимние дни, надеясь откормить его на весенне-летнем выпасе… Не одним же днем живем!

Старик сразу как-то осунулся, еще больше сгорбился.

Тушу погибшего бычка он освежевал, мясом обнес всех соседей, и в этот вечер на шаазгайтской улице долго еще витали вкусные, дразнившие истощавших собак запахи…

Лишь Сэсэг отказалась принять кусочек грудинки, что Балта принес ей завернутым в чистую тряпочку.

— Простите, дедушка, не могу.

Балта потоптался-потоптался, поморгал глазами и вышел…

Ардану было очень жалко его и почему-то стыдно — за мать, за себя, даже не понятно еще за кого… И что скрывать, телятины хотелось. До головокружения, до тошноты. А у бабки Шатухан, когда та переступила их порог, суматошные огоньки светились в быстро бегающих глазах.

— Вот она, божья кара! — подняв кверху палец, шепотом сказала старуха.

26

Табун пасся вблизи деревни: снег рыхлый, в буераках накапливается вода — далеко лошадей не погонишь… И Ардан пообещал матери, что приедет на Серко пообедать.

Сэсэг, занятая своими обычными делами в телятнике, нет-нет да поглядывала на солнышко: как встанет оно прямо над головой, в самой высокой своей точке, так и нужно будет бежать домой… Утром поставила тесто, а теперь беспокоилась, поднялось ли оно: мука старая, прошлогоднего помола — да и та, к слову сказать, последняя, остаточки.

Звонко падала с крыши капель; умыто смотрелись березы, уже пахнущие клейкими листочками, ждущими своего часа, как бы высвободиться из почек, распеленаться… Скоро, скоро! И чудилось Сэсэг, что даже старая черная ворона, издавна живущая тут, на телятнике, не просто каркает, а тоже твердит: «С-с-кор-ро, с-с-кор-ро…»

Пожалуй, пора идти…

Сэсэг вымыла руки в прозрачной лужице, на миг увидела в ней свое отражение и помимо воли улыбнулась. «Как-никак, а зиму пережили! Весной да летом вовсе не пропадом!»

И, разогнувшись, вытирая пальцы о передник, увидела: разъезжаясь ногами на раскисшей тропинке, спешит к телятнику бабка Шатухан. Руками суматошно размахивает, ее зовет… Что-то случилось! С Арданом?! А может, Сэрэн приехал? Что же?