Зорькина песня - [53]
— Всё крадут!
— Мы работаем, работаем, а они крадут!
— Известно, детдомовские!
Чернокосая пошевелила в очаге кочергой, подбросила несколько жёлтых плиток кизяка, подняла голову и в упор, брезгливо посмотрела на Зорьку.
— Когда такое было, а? Никогда не было. У-у-у, вор! Убивать надо!
— Уай, дочка, а может быть, девочку накормить надо? Кульшат, принеси воды, пусть девочка освежит лицо и руки.
Чернокосая Кульшат взмахнула широкими рукавами платья, схватилась за отвороты безрукавки в знак удивления.
— Астапыр алла! — протяжно и негодующе сказала она. — Ата, с каких пор казахи угощают воров?
— А с каких пор казахи называют голодных детей ворами? — в тон ей спросил старик Токатай и, вытащив из-за спины подушку, положил её рядом с собой.
— Садись, девочка, и пусть огонь очага моей дочери растопит в твоём сердце страх. Садись…
Зорька всхлипнула, боязливо взглянула на Кульшат, поднялась на четвереньки, подползла к старику и села на подушку.
— Как твоё имя?
— Зорька… — с трудом разжимая зубы, ответила она. И вдруг начала выкрикивать: — Это Щука всё! Если мы голодные! Коля-Ваня в больнице! А Щука крупу гречневую продала. Они вместе с Крагой, вместе! Я знаю! Он на дочке Щукиной женится! А нам капусту гнилую дают!
Кульшат подошла к Зорьке и придвинула её вместе с подушкой к блюду с кукурузой.
— Кушай, — сказала она, — мамка где?
— На войне мама, и папа на войне, и дядя Лёня, и мой старший брат Толястик тоже на войне, и Вася… Все на войне!
— Сколько тебе лет?
Но Зорька уже ничего не слышала. Кукуруза была ещё тёплая, чуть подсоленная. Зорька хватала один початок за другим и обгладывала их, почти не прожёвывая. Она не видела, как старательно не смотрели на неё люди в юрте. Только услышала тонкий жалобный всхлип в углу. Там сидела сгорбленная фигура, закутанная в белое покрывало.
Старик Токатай сказал ей что-то по-казахски быстро и ласково. Фигура замолчала, качнула головой. Белое покрывало сползло, и Зорька увидела сморщенное, как печёное яблоко, лицо старой женщины. В полутьме оно казалось вырезанным из дубовой коры.
— Ты кушай, кушай, — сказала Зорьке Кульшат. — Моя мама плачет. Брат большой начальник на войне, командир, его жена в больнице лежит, тиф получила. А сын брата на войну убежал. Неделя, как убежал. Милиция говорит: найдём, а как найдёшь? Отец тоже стал больной, ноги не слушают. Целый день в юрте сидит, никуда не ходит. Ой, горе, горе… в пятый класс ходил Ташен, живой, нет ли?
— Ташен?! — удивлённо воскликнула Зорька.
Чудеса! Никогда бы она не подумала, что жадина Ташен родной внук Токатая… А ещё говорят: яблочко от яблони… Хотя убежал же он на фронт?! Вот молодчина! Нет, надо же… Сказать ребятам — не поверят. Эх, жаль, что Коля-Ваня у Саши слово взял, а то убежали бы они вместе на фронт. Что они, хуже этого Ташена?
— Ты знаешь нашего Ташена? — спросил Токатай.
— Ещё бы! Да его… нет, в общем, он смелый, ваш Ташен честное слово! Ничего с ним не будет, вот увидите. Я тоже убегала и живая осталась.
Зорька посмотрела на оставшуюся кукурузу; живот был полон так, что даже самое маленькое зёрнышко уже не смогло бы в нём поместиться. Она вздохнула с сожалением и откинулась на мягкий войлок. Сонная одурь охватила её, она закрыла глаза. Разговор в юрте доносился до неё как бы издалека, словно говорившие сидели в другой комнате.
— Эх, Токатай Шакенович, добрая душа, — говорила какая-то женщина, — эта щука-то Прасковья к ним примазалась. Она весь детдом по нитке растащит, и следов не найдёшь. Мало Прасковье сына председателя сельсовета, она и дочку норовит за хлебного мужика выдать, ихнего нового директора. Лапу она загребущую на детский корм наложила… Попробуй найди на них управу, ещё и сам в виноватых ходить будешь!
— Уай, женщина, письмо буду большому начальнику писать в город, большой начальник в городе увидит, где конь, а где всадник!
— Зорька, девочка, пей чай, — совсем близко над Зорькой прозвучал голос старика Токатая.
Зорька открыла глаза. Старик протягивал ей пиалу с ароматным зелёным чаем. Возле очага, там, где стояло блюдо с кукурузой, была раскинута белая скатерть, а на ней возвышалась горка ломаных лепёшек и связка сушёной дыни. Увидев дыню, Зорька вспыхнула, отрицательно покачала головой и отвернулась.
«Что я теперь Саше скажу? — потерянно думала она. — Послушалась Галку… Они-то с Генькой удрали. Правильно Коля-Ваня говорил: кто один поступок нечестный сделает, тот и другой может… Сашенька, миленький, последний раз в жизни, вот увидишь…»
Глава 29. Стена
— Мы — кузнецы, и дух наш молод, куём мы счастия клю-чи-и! — лихо распевал на весь посёлок Петька Заяц.
Саша, смеясь, поглядывал на друга. Вот так всегда, схватит Петька «пос» и еле бредёт из школы, точно его хлебного пайка лишили. А если вдруг «хор» или, что бывает совсем редко, «отл», — возвращается домой из школы героем.
— Вздымайся выше, наш тяжкий молот, в стальную грудь стучи, стучи, стучи! — Петька прокричал последние слова, ударил себя кулаком в грудь, прислушался.
— Гудит стальная грудь? — насмешливо спросил Саша.
— Гудит! Слышал сводку? Наши уродуют фрицев, как бог черепаху! Так и война кончится… Саш, бежим? Чем мы хуже этого Ташена? Война идёт, а мы, два здоровых хлопца, ходим в школу, как малявки…
