Зорькина песня - [28]
— Вста-ать! Смирно! — внезапно у входа в столовую пропел Кузьмин.
Под потолком вспыхнули две лампочки. Смех оборвался мгновенно. Ребята вскочили, вытянулись вдоль столов.
Кузьмин довольно оглядел нарядную столовую и, легко опираясь на палку, прошёл через всю комнату. Высокий, молодцеватый, весь перекрещенный ремнями. Следом за ним, чуть ссутулясь и заложив по привычке руки за спину, шёл Николай Иванович, в чёрном мешковатом, словно с чужого плеча, костюме. И только сейчас при ярком беспощадном свете электрических лампочек стало видно, как осунулся за дорогу Николай Иванович.
В дверях показался Саша Дмитриев с трубой в руке. Он встал у двери, чуть закинул голову назад, приложил к губам мундштук и заиграл песню испанских республиканцев «Красное знамя».
Петька Заяц, неузнаваемо торжественный, в белой рубашке, по-военному печатая шаг, внёс в столовую развёрнутое знамя.
Николай Иванович шагнул к знамени, но его опередил Саша. Он перестал играть, поднял над головой руку с сжатым кулаком, словно давал клятву и срывающимся голосом запел:
И тотчас же песню подхватили все. Зорька почувствовала, как у неё от волнения захолодило спину и на глазах выступили слёзы.
— Под красным знаменем сражались с фашизмом испанские республиканцы. Под красным знаменем сражается сейчас с фашизмом наш народ за свободу и счастье всех людей на земле, — негромко заговорил Николай Иванович, когда песня смолкла и ребята сели. — Сегодня двадцать второе октября тысяча девятьсот сорок первого года. Четыре месяца, точнее — сто двадцать два дня, каждый советский человек отдаёт все свои силы, все свои знания и умение фронту. Я прочту вам переданное по радио обращение группы участников строительства оборонительных рубежей вокруг Москвы. «Враг не пройдёт!» — так называется это обращение. «Грозные, суровые дни переживает наша Родина, — голос Николая Ивановича обрёл полную силу. — Над Москвой, великой столицей Советского государства, нависла суровая опасность. Гитлер бросил на Москву свои бронированные дивизии, занёс над нами кровавую лапу…»
«Наверно, папа тоже там, и мама, и дядя Лёня, и Толястик», — думала Зорька, слушая обращение, и в душе её рождалась обида. Почему, почему она не успела вырасти? Взять бы убежать на фронт, пробраться домой к Гитлеру и бросить ему бомбу прямо в кровать… Не очень-то фашисты без своего Гитлера потом навоюют!
Зорька повернулась к Галке, с которой сдружилась после того, как Дашу увезли в больницу. Ей захотелось тут же, не дожидаясь конца собрания, поделиться с подругой своей идеей, но Галка сердито мотнула головой: не мешай слушать.
«Тысячи нас, москвичей, — читал Николай Иванович, — вышли на оборонительные работы. Тяжёлого труда мы не боимся, не пожалеем ни сил, ни здоровья. Будем работать от зари до зари. Холод, дождь, грязь нас не испугают. Не должно быть среди нас ни одного человека, который бы в эти суровые дни лодырничал. Презирать и клеймить позором будем таких людей!
За работу, за самоотверженную боевую работу! Ни минуты промедления! Ни минуты на раскачку!
Враг не пройдёт! Победа будет за нами!
Да здравствует Москва!
18 октября 1941 года».
Николай Иванович кончил читать и, не опуская руки, поверх бумаги посмотрел на хмурые, сосредоточенные лица ребят.
Несколько секунд они молчали, потом зашумели, задвигались, каждый пытался что-то сказать, но слова тонули в общем шуме.
Саша поднял руку.
— Одни л-люди воюют, другие работают для фронта, а мы? — громко, чуть заикаясь от волнения, сказал он. — Н-нас везли за тысячи километров. П-продукты выдали наравне с ранеными. Так сказал тот дядька на складе: «наравне с ранеными». А мы имеем на это право?
Зорька затаила дыхание. Саша говорил так, словно подслушал Зорькины мысли. Только она никогда бы не сумела так хорошо и правильно всё сказать.
Смелость Саши удивляла и восхищала её. А Николай Иванович только улыбается, точно ему по душе горячность Саши.
«Крага бы показал, если бы Саша с ним попробовал так поговорить», — вдруг подумала Зорька и посмотрела на старшего воспитателя.
Кузьмин стоял в стороне молча, засунув обе ладони за ремень, недоуменно приподняв брови.
— Николай Иванович, что же мы — иждивенцы?!
— Мы дети, — солидно сказала Наташа.
Галка сощурилась и, подражая тонкому голосу Наташи, пропела:
Петька вскочил, стал рядом с Сашей, рубанул воздух ладонью.
— Я согласен с Сашкой! Или обращение нас не касается?
— А что ты предлагаешь? — спросила Вера Ивановна.
Петька в замешательстве посмотрел на неё, почесал за ухом, раздумывая, и решительно заявил:
— По двенадцать часов в сутки работать. Для фронта!
— Правильно. Согласен. А школа? — спросил Николай Иванович.
— Учиться никогда не поздно!
Ребята поддержали Петьку одобрительным гулом. Петька посматривал на ребят хитровато и немного свысока: сообразили? Где, мол, вам, лопухам, самим додуматься!
— Война идёт, а мы прилагательные должны зубрить. Нема дурных! — выразила общее мнение Галка. — Это ж с ума сойти, сколько бесполезно времени тратить на уроки… Немцы прут и прут, а мы будем себе сидеть за партами, как будто нас война не касается!
