Зорькина песня - [15]

— Небольшая царапина. Обязательно смажь йодом.

Потом повернулась к застывшей Зорьке. Окинула её усталыми, воспалёнными глазами.

— Иди сейчас же в вагон, — ледяным голосом приказала она.

Зорька ссутулилась, покорно нагнула голову. Ноги не слушались. Будто вросли в землю.

— Ну!

— Вера Ивановна, она не виновата, — настойчиво сказал Саша.

— Ну что ты говоришь?! — опомнилась наконец Наташа.

— И чего ты, Наташка, лезешь? Без тебя не разберутся?! — зашумели ребята.

Наташа отступила, возмущённо передёрнув плечами.

— Прекратите шум! — крикнула Вера Ивановна. — Зорька, долго я буду ждать? Мне надоели твои фокусы! Безобразие! То отстанешь! То дерёшься… Почему другие девочки ведут себя примерно?

Зорька стояла вся красная, словно её обдали горячим паром. Уши и щёки горели от стыда. Лучше бы воспитательница ударила её, чем позорить вот так, перед всеми.

«Нарвала Даше цветов, называется, — тоскливо подумала она. — А всё из-за этого Сашки. Зачем полез? Крем-брюле противный!»

— Сейчас же извинись перед Сашей!

Обида с новой силой закружила Зорьке голову.

— Не буду! — закричала она. — Ни за что не буду!

Глава 11. А ты отчаянная…

Зорька стояла возле водокачки на свежеотёсанном бревне. Бревно было гладким, тёплым и липло к босым ногам. На срезе его желтели янтарные слезинки.

Водокачка возвышалась на глиняном взгорье. По одну сторону водокачки станция. Снизу каменная, сверху деревянная, с резными голубыми наличниками.

Сквозь грубую, по-осеннему сонную листву тополей цедились солнечные лучи, играли на закопчённых стенах пятнами.

Станция гудела людскими голосами. Звенела ударами колокола. Ждала, когда загрохочет земля раскалённым металлом и понесёт в разные стороны поезда.

А над станцией, перекрывая все звуки, гремели динамики:

«…Фашистские бандиты рвутся к столице, к городу, дорогому для сердца каждого советского человека. Над красной столицей нависла угроза.

Не допустим врага к Москве! Будем драться упорно, ожесточённо, до последней капли крови за нашу родную Москву!»

Зорькин эшелон стоял на втором пути. На первом растянулись платформы. Под зелёным брезентом затаились горбатые танки.

На бортах платформ сидели танкисты в новеньких синих комбинезонах и хмуро слушали радио.

А ещё дальше, на запасном пути, разгружался «товарняк». По наклонным доскам из дверей вагонов громыхали на землю железные бочки, съезжали деревянные ящики с непонятной надписью «Не кантовать».

Ветер смешивал степные запахи с чадом паровозных топок, бензина и прокалённого солнцем железа. Казалось, даже цветы в палисаднике возле станции пахнут гарью.

По другую сторону водокачки шумел базар. Здесь жили сытые запахи.

Зорька смотрела на молоко, как заворожённая.

На всех станциях были базары. И на каждой станции Зорька крутилась возле прилавков, рискуя отстать.

Даша слабела. Зорька с трудом заставляла её выпить кружку подсахаренного кипятка и съесть размоченный в горячей воде сухарь.

— Что это Даши не слышно? — один раз спросила Маря.

Соседка по нарам Нинка, девчонка робкая и тихая, открыла было рот, но Зорька погрозила ей кулаком. Нинка испуганно закрыла рот и юркнула под одеяло.

— Спит она, — сказала Зорька, замирая от страха: вдруг Маря сейчас полезет к ним наверх. Но Маря не полезла. Только удивилась:

— Це ж надо — всю дорогу спать…

— Когда спишь, не так есть хочется, — сказала Зорька.

Маря вздохнула.

— Шо правда, то правда… Ну, ничого, дивчатки, скоро приедем до миста, а там усе наладится.

— Что наладится? — спросила Наташа.

— Усе.

— Война кончится?

— Може, и война. Не век же ей быть? Вот разобьют наши гитлеров — и заживём мы миром да ладом, як раньше жили.

— Когда ещё это будет, — разочарованно сказала Наташа, — а пока мы с голоду все помрём.

— Не помрёшь, — сердито и резко сказала Маря, — посовестилась бы. Самая старшая, а больше всех ноешь. Да я бы усю жизнь согласная на одних сухарях сидеть, только бы нашим на фронте полегше было.

— И я, — тихо сказала Анка.

— Не гоже, Наталья, своим животом усе на свете мерять, — всё ещё сердито продолжала Маря.

— А чем же ещё мерять? — обиженно спросила Наташа.

— Добрые люди совестью меряют.

Даша тревожно прислушивалась к разговору.

— Я скоро поправлюсь, Зоренька, — зашептала она, — вот увидишь… мне бы молока… белого…

«Молока, молока», — в отчаянии думала теперь Зорька, разглядывая неповоротливую тётку с бидоном. Хоть немножко молока. Попросить? Нет, не даст. На прошлой остановке Зорька решилась, попросила у самой говорливой и, как ей показалось, доброй женщины, но женщина почему-то рассердилась на неё, закричала: «Много вас таких найдётся!»

Маленький красноармеец в помятой линялой гимнастёрке подошёл к прилавку. Принюхался.

— Духмянно! — не то радостно, не то удивлённо сказал он. — А ну-ка, налей!

Тётка молча отстранила протянутый котелок, потёрла большой палец об указательный.

— Да заплачу́, не бойся, — обиделся красноармеец. Торопливо полез в карман, достал пачку денег и, отсчитав, протянул тётке несколько аккуратно сложенных бумажек. — Лей! — приказал он, подставляя котелок.

Тётка, не спеша пересчитав деньги, покачала головой из стороны в сторону и показала красноармейцу два пальца.