Зона Синистра - [10]

Стоял конец осени; на дворе смеркалось; я шел из казармы по безлюдной деревне, в которой слышался лишь собачий лай да бродили сгустки тумана. Электрические провода были обрезаны добрых пару лет назад, и дома вечерами дремали, погрузившись в немую тьму. Да и сейчас лишь кое-где мерцала в окнах лампадка или покачивался фонарь. В глубине сада у швеи, Аранки Вестин, тускло светилось окошко.

Некоторое время я стоял у окна, подсматривая в щель между занавесками, как она, теперь как бы уже вдова, сидя близко к колышущемуся язычку лампы, ставит латки на тяжелую суконную униформу. Плечи и спину ей закрывал сложенный вдвое толстый шерстяной платок, концы его падали на ту часть тела, которую помянул в разговоре со мной Вили Дунка. Видно, ей было зябко: печь в тот день она не успела еще затопить.

Я обошел дом, в дровяном сарае набрал охапку поленьев, прихватил на растопку лучины, потом, не стучась, коленом открыл дверь в хату. Аранка Вестин вскинула голову, но тут же и опустила ее и лишь смотрела исподлобья, как я неловко, тоже коленом, закрываю за собой дверь. Если зрение у нее было острое, а оно у нее наверняка было острое — как-никак швея, — она должна была заметить, что штаны у меня между ног подрагивают; видать, от сквозняка, думала, наверно, она. Но я тогда уже по крайней мере пять лет не был с женщиной.

Я ждал какого-нибудь знака, который можно было бы воспринять как поощрение. Например, чтобы смягчились складки у нее на лице, чтобы зовуще расслабились пальцы в домашних туфлях, а главное, чтобы она наконец уронила на пол офицерскую шинель, к которой пришивала новые карманы из серого сукна. Я знал, дело мое на мази; и еще твердо знал, что, пока она шьет, заигрывать с ней нельзя ни в коем случае.

4. (Имя Коки Мавродин)

Когда прошел слух, что на одной из обдуваемых ветром вершин Добринского хребта найдено тело полковника Боркана, я выбил из своего ватного бушлата пыль, смыл в реке грязь с резиновых сапог, потом пошел к карлику, Габриелю Дунке, чтобы он подравнял мне немного волосы. Полковник Пую Боркан был в зоне Синистра инспектором лесных угодий, и мне, как приемщику пункта заготовки лесных плодов, на похороны его полагалось явиться в приличном виде.

Вскоре оказалось однако, что торопиться мне было совсем ни к чему: похорон не будет. Полковник Кока Мавродин, только что назначенная командиром горных стрелков, раз и навсегда запретила всякие сборища. Еще на пути из Добруджи к месту нового своего назначения, в северный горный край, она передала распоряжение: полковник Пую Боркан останется на вершине, на том самом месте, где его свалила болезнь, и пусть никто не смеет к нему приближаться. Даже в том случае, если вдруг — это я уже сам добавляю — его начнут обхаживать забредшие туда барсуки или лисы.

Итак, на смену полковнику Боркану в пограничную зону Синистра, командовать горными стрелками, приехала женщина. Ходили разговоры, что Мавродин — это ее кличка, настоящая же фамилия у нее — Махмудия, и она не против, если ее зовут уменьшительным именем Кока. В Добрине накануне ее прибытия мало кто спал; в темноте, летящие неизвестно откуда, раздавались странные звуки, которые показались мне голосами волнения и надежды. Иногда казалось, это визжит в тумане кларнет путевого сторожа Томойоаги; иногда — словно запоздавшие дикие гуси пролетали, крича, над долиной.

Среди ночи, когда я брел через двор к отхожему месту — выпитый вечером денатурат не давал залежаться в постели, — я увидел: вдали, за черными крышами деревни, туман до краев налит тревожным желтым свечением. Присмотревшись, я понял: это светятся все, до единого, окна в казарме, а вокруг сторожевых вышек, словно огромные комья сладкой ваты, висит в сырой тьме осенней ночи радужное сияние. Оттуда же доносились и странные звуки: горные стрелки, привязав к ступням ног подушки, натирали полы в коридорах казармы и мокрой газетной бумагой отмывали оконные стекла.

Изольда Мавродин приехала рано утром на военном вездеходе с красным крестом. Козырек ее фуражки, лобовое стекло и крылья машины были покрыты белесым налетом, на котором кто-то написал пальцем: Кока. Следом за вездеходом по Добрин-Сити плыла горьковатая вонь каких-то лекарств; впрочем, скорее она походила на запах растоптанных насекомых; густой волной она, колыхаясь, текла по улице, чтобы потом, подобно дождевой воде, скопиться в придорожных канавах и во дворах.

В первый же день Кока Мавродин-Махмудиа прямо так, без каких-либо церемоний, отобрала себе человек пятнадцать-двадцать деревенских парней — по какой-то странной случайности все они были бесцветны, с длинными шеями, круглыми головами и глазами-пуговицами — и, заставив их выбросить свое тряпье, одела всех в одинаковые серые костюмы, черные остроносые полуботинки и серебристые блестящие галстуки. В деревне сразу подметили, как они все друг на друга похожи, и тут же прозвали бывших соседей серыми гусаками. Хотя никто ничему их не обучал — да для этого и времени не было, — серые гусаки каким-то образом сами сообразили, что от них требуется, и с первых минут суровым взглядом окидывали все, что попадалось им на глаза. Когда они направлялись куда-нибудь, кожаные подошвы полуботинок дружно шлепали по мокрым от дождя камням.