Зона милосердия - [49]

Процесс передачи больных длился довольно долго. Все это время также легко и весело звучали оркестры: то все вместе, то игриво соперничая и переговариваясь друг с другом.

Это развлекало все возрастающую толпу и подогревало нетерпение больных.

Я сделала последний укол Вальтеру и простилась с ним.

Наконец, закончилась перекличка по вагонам.

Отдельная группа из трех человек – двое представились врачами – принимала у меня больных по документам. Больных из двух «критических» вагонов я передала персонально.

Все бумаги были подписаны. Все больные переданы.

Моя миссия была окончена.

Из служебного здания я вышла на площадь.

Замолчавшая во время повагонной проверки музыка грянула с новым искрящимся задором.

И вдруг резко оборвалась на высокой ноте.

В торжественной тишине на площадь упали с большим интервалом произнесенные слова:

– Германия приветствует своих возвратившихся сынов.

Когда смолк шквал приветственных криков и угас последний звук бравурного марша, тот же голос произнес:

– Начинается выход из вагонов.

Этот процесс тоже невероятно затянулся.

Выходили с трудом, очень медленно, даже относительно крепкие больные. Все они сильно устали за дорогу. Большинству требовалась помощь.

Я с нетерпением ждала, когда очередь дойдет до Вальтера. Я за него не боялась, но мне очень не хотелось, чтобы понадобились носилки. Но произошло почти чудо: с небольшой поддержкой, он сам вышел из вагона и сделал несколько шагов по родной земле. Затем ему потребовалось сесть.

В этот момент я почувствовала, что полностью вознаграждена за свои волнения.

Это время навсегда осталось у меня в памяти как трудное и тягостное, с одной стороны, и как несомненный триумф в достижении поставленной цели, с другой.

Когда мы вернулись в госпиталь, и все узнали как я в течение трех дней ехала в туберкулезном вагоне, мой поступок стал сенсацией.

Он разросся до грандиозных размеров, когда о нем узнали мама, папа и мои московские друзья. Мама настаивала на немедленном обследовании, т. к. считала, что я наверняка заразилась туберкулезом. У меня же подобные мысли не возникали ни разу. И подвигом я свой поступок тоже не считала.

И тогда и теперь я твердо уверена – мой поступок был угоден Богу. Мне удалось выполнить задуманное: почти умирающего Вальтера я довезла живым и не заболела туберкулезом.

Вместе со своими помощницами я стояла у двери нашего вагона. Больные из средних и задних вагонов подходили прощаться, говорили теплые слова. Из передних вагонов, навстречу общему потоку движения, первыми подошли немецкие врачи. За ними последовали и другие.

Это становилось опасно.

В Советском Союзе не любили массовых явлений. Вдогонку всем этим теплым излияниям от бывших врагов-иностранцев, дома, по возвращении, можно было получить статью, вплоть до «измены родине».

Я ушла в вагон и через щель полузакрытой двери до конца досмотрела «Выход из вагонов».

Последнее, что я увидела в свою щель, было красивым дополнением к общей картине праздника. Группа детей младшего школьного возраста подбежала к поезду, и стала бросать цветы выходящим.

А музыка все разливалась по площади.

А что же наши герои?

От всей этой торжественной феерии: приветственных криков сотен людей, вышедших ночью навстречу прибывшим, несмолкаемой радостной музыки, множества цветов, от ярких лучей солнца, словно в их честь заливающих площадь – оттаивали озябшие сердца.

И пришло понимание, что они – вот такие, какие есть – больные, слабые, немощные, ни к чему не пригодные, они нужны своему народу. Что жизнь их не кончилась. И что в этой новой, пока совсем неизвестной действительности им тоже найдется место.

И от этого сознания, без их усилий, как-то сами собой расправились плечи, выпрямилась согбенная спина, выше поднялась голова. И на извечный мучительный вопрос: «А, может, и вправду не все потеряно?» – у каждого в душе прозвучал робкий положительный ответ.

Пышность встречи, устроенной нашему эшелону, ошеломляла. Никто, конечно, ничего подобного не ожидал. Я была бесконечно рада за наших больных, за Вальтера…

Но, Боже мой, какой мучительной и тяжкой болью сжалось мое сердце, когда я подумала об участи наших военнопленных – солдат и офицеров Советской Армии, попавших в плен.

Приказ нашего правительства, еще до начала военных действий звучал жестоко: «В плен не сдаваться. У каждого солдата должна быть последняя пуля – для себя».

Но войны без пленных не бывает.

Много было их и в нашей армии. И никто не знает, сколько тысяч советских солдат, беззаветно защищавших страну, попав в плен, навсегда лишились родины.

Бесчеловечный приказ о военнопленных действовал и после войны. Используя все средства информации, радио, газеты, книги, правительство внушало народу, что все попавшие в плен – изменники, предатели, шпионы иностранных разведок. Ужасным было то, что многие верили.

Страх преследования на родине заставлял этих отверженных людей просить убежища в странах, где их застало окончание войны.

В отдельных случаях и в отдельных государствах – это получалось. В странах, связанных с СССР международной конвенцией о военнопленных, последние подлежали насильственному возвращению на родину. Родина встречала их как изменников и предателей. И эшелоны с военнопленными прямым ходом из-за границы без суда и следствия направлялись в советский ГУЛаг.