Зона милосердия - [48]

Внезапно мысли приняли другое направление.

Все окружающее, потеряв прежнюю яркость, стало удручающе серым. Вдруг встал вопрос: зачем все это?

Почему, собственно, я должна жить в постоянном страхе и тревоге за чужую жизнь?

Для чего эти мучительные переживания?

Для чего вообще этот эшелон?

Как я в него попала?

А теперь, запихнув этих несчастных людей в телячьи вагоны, волнуясь и страдая за каждого, везу их – куда?

Домой! А есть ли у них дом?

Эти обездоленные получеловеки все забыли, они полны надежд. А что ждет их там?

Задают ли они себе этот вопрос?

Возможно.

Но по-настоящему он встанет перед ними позднее. Сейчас они живут только одной реальностью: добраться до дома. Среди них действительно много тяжелых больных. Дух их воспрял и сделал свое дело: болезнь осталась, а человек ожил.

Все дальше и глубже уходили мысли в эти размышления.

И все отчетливее вырисовывалась эта нелепая круговерть. Очень ярко представилось мне, как совсем недавно сильные, здоровые и крепкие люди, движимые злой волей вторглись на чужую землю

Защищавшиеся выстояли. От былого величия пришельцев осталась кучка сломленных и раздавленных морально и физически людей. И вот теперь жалкие остатки некогда могущественной армии по той же дороге, но уже не в боевом строю, а лежа на травяных матрацах в телячьих вагонах, под конвоем, возвращаются на родину. Какой трагикомический парадокс!

Я не поняла, кто произнес эти слова. И вообще что-то вдруг резко изменилось. Я открыла глаза и с удивлением обнаружила, что мы стоим. Снаружи доносились знакомые звуки открываемых дверей.

Значит, я спала.

Вальтер лежал на спине и улыбался:

– Мы приехали!

Голос был совсем другой – в нем звучали победные нотки.

В вагоне уже никто не спал. Переговаривались, как обычно, шепотом.

Я не могла понять, где мы стоим. В этот момент солдат открыл дверь нашего вагона. Лихо и весело произнес:

– Мы приехали!

Боже мой, неужели это правда? И все позади? Посмотрела на часы – было 5 часов утра.

Я вышла из вагона. Совсем темно. Где стоим – непонятно. Вокруг ни одного строения. Ни станции, ни города. В вагонах было шумно от множества голосов. Где-то, очень далеко, мелькнул яркий свет и погас.

И вдруг, или мне показалось, еле слышные звуки музыки.

Внезапно – резкий гудок паровоза.

Я еле успела вскочить в вагон.

Опять «шаговый» режим движения. И вновь мелькание света вдали.

Неожиданно где-то совсем близко – справа, слева, спереди – понять невозможно, – десятки сливающихся голосов грянули приветствие, подобно нашему многократно повторяемому – урррррррааа!

Оно гулким эхом пронеслось вдоль всего эшелона, вернулось обратно, столкнулось с новой волной, и мелкими руладами рассыпалось в разные стороны.

А свет все приближался, стал ярким и уже не исчезал.

Появились очертания домов. И в нарастающем ослепительном свете ламп, фонарей, юпитеров я увидела людей, – их было великое множество. Двумя, тремя рядами они стояли по обе стороны железнодорожного полотна, образуя сплошной коридор, по которому медленно шел поезд. У многих в руках были разноцветные флажки. Размахивая ими, они радостными криками приветствовали эшелон, а поезд, словно заразившись общей торжественностью, очень медленно и важно двигался по живому коридору.

Вдалеке разорвалась петарда, за ней – другая, третья. И вдруг десятки разноцветных воздушных шаров заколыхались в воздухе.

А музыка звучала все громче. Больные скопились у открытых дверей, их радостные реплики вплетались в общее торжество звуков.

Поезд шел вблизи домов. На подоконниках распахнутых окон, на балконах, на крышах домов – всюду люди. Отовсюду громкие приветствия.

Поезд остановился у площади, освещенной множеством фонарей. Именно этот свет нам так приветливо мерцал издалека.

Музыка зазвучала громче. Совсем близко вступил второй оркестр. Расширяя и варьируя мелодию, откликнулся третий. Все потонуло в искрящихся и сверкающих звуках, от которых ощутимо дрожал воздух.

И вдруг взошло солнце.

В его лучах мгновенно умерли все фонари. Солнце широко и щедро залило всю площадь, тысячекратно увеличивая красоту, созданную человеком.

Из окон, на крышах и балконах люди приветственно махали разноцветными платками, флажками, пускали воздушные шары. С подоконников, с балконов свешивались пестрые ковры, яркие дорожки и просто куски цветных тканей. И всюду цветы, море цветов.

Все это трепетало на ветру и сверкало в ослепительных лучах солнца. И над всем необозримым пространством гремела музыка.

Торжественные бравурные марши сменялись легкими воздушными вальсами, словно обгоняя их, вплеталась шаловливая полька, ее вытеснял строгий полонез, и вдруг широко разливалась мелодия задушевной песни. И внезапно присоединившись к оркестру, ее подхватывал неизвестно откуда появившийся хор.

Торжество и большое скопление людей ни в коей мере не нарушало обычно размеренной работы соответствующих служб по приему эшелона.

Двери вагонов были открыты. Около них сгрудились больные, наблюдая за происходящим.

Толпе подходить к поезду не разрешалось. Ей была указана по периметру площади граница, переступать которую запрещено. Никаких заграждений или присутствия служителей, охраняющих порядок, не потребовалось. В течение нескольких длительных часов ожидания публика не нарушала указанную границу. Лишь изредка из толпы с надеждой в голосе выкрикивалось какое-нибудь имя. Из эшелона ни разу никто не отозвался.