Зона милосердия - [31]

– А какую несправедливость вы находите в госпитале, где вас лечат, за вами ухаживают, заботятся?

Они слушали молча. Но мне показалось, что решительности у явных сторонников «бунта» поубавилось.

В своем корпусе я поговорила с больными в том же духе. Здесь это было намного проще и легче, всех их я хорошо знала, и мы лучше понимали друг друга.

Время обеда приближалось. Напряжение росло. Я не выходила из корпуса.

Привезли обед, начали раздавать.

Как мучительно трудно ждать.

Наконец обед раздали.

Врачи сдержали свое слово – они пообедали и пошли по палатам. Доктор Шеффер – у нас, остальные по своим корпусам. Как я им была благодарна.

Общий итог: многие поели. Но основная масса больных продолжала голодать.

Я пошла к начальнику, где опять собрались все.

Двери кабинета оказались запертыми: Елатомцев и Клюсов звонили в Центр.

Мы ждали довольно долго.

Наконец дверь открылась. Возбужденный Клюсов почти пробежал мимо нас, бросив на ходу:

– Идите по корпусам. Приказ – кормить насильно.

Мы вошли к Елатомцеву:

– Что значит «кормить насильно»?

– Таков был ответ на наш рапорт, – ответил начальник. – Дополнительного разъяснения дано не было.

– Ну и как? – прозвучал общий вопрос.

– Пока я не решил, надо подумать. Идите по своим корпусам, – сказал он мрачно.

В Зоне все, и персонал, и больные, уже все знали. И всюду звучала фраза на русском правильном и ломаном языке: «Приказ кормить насильно».

На пороге в отделение меня встретил доктор Шеффер:

– Приказ кормить всех насильно – это что? – заинтересованно спросил он.

– Не знаю, – ответила я.

С недоумением взглянув на меня, он промолчал.

Я пошла по палатам. Многие действительно пообедали. Однако общая картина оставалась прежней. Пресловутая солидарность еще крепко удерживала в своих лапах не менее половины больных. Все уже хорошо усвоили сочетание трех слов: «Приказ кормить насильно». Но никто не понимал их значения.

В этих трех непонятных словах, звучащих вокруг все настойчивее, уже отчетливо слышалась угроза хрупкому благополучию, обретенному на короткое время в госпитале. И теперь в глазах этих людей, спрятавшихся под одеяла, помимо тупого упорства, с которым они продолжали эту нелепую акцию, отчетливо сквозил ужас перед неизвестным. Вопросов никто не задавал. Все ждали.

Говорить было не о чем.

Идти было некуда.

Надо ждать распоряжения Елатомцева.

Клюсов по-своему истолковал приказ из Центра, и решил действовать, не дожидаясь решения Елатомцева.

Ареной действия стал 12-й корпус.

Но как выполнить этот приказ технически? Лично мне единственно возможным представлялся револьвер, приставленный к виску человека, не желающего есть сервированный обед. И реплика держащего револьвер:

– Ешь – или выстрелю!

Ввиду того, что подобная ситуация в госпитале исключалась, я не очень беспокоилась о больных.

Однако Клюсов рассудил иначе. Оптимальным он посчитал кормление через пищеводный зонд.

В десятикоечной палате, откуда еще не успели убрать нетронутый обед, он выбрал на вид самого крепкого больного. Получив отказ после командного предложения съесть свою порцию, усадил его на табурет в центре палаты. Необходимый реквизит: резиновый зонд, воронку, кружку и перчатки принесла старшая сестра. Больной на табурете в нижнем белье с жилистой шеей и тощими ногами в стоптанных тапочках производил жалкое впечатление. Девять больных, еле дыша, замерли на своих койках. Часть из них спрятала голову под одеяло. У двери собралась значительная толпа в белых халатах – сотрудников, пришедших из других корпусов.

Клюсов явно нервничал – говорил громко, суетился. Вокруг него бегал и приседал Шута. Два солдата конвоя стояли в стороне. Сестра по команде Клюсова, налив в кружку часть супа, стала вводить зонд. Открыв машинально рот, больной почувствовав во рту резину, с силой отбросил державшую его руку. Клюсов взглянул в сторону солдат. Те подошли. Один завел руки больного за спину, другой фиксировал голову. С одной из коек раздался звук, похожий на стон. Повторное введение зонда не удалось – больной крепко сжал зубы. Клюсов был в бешенстве.

– Попробуй еще раз! – почти крикнул он сестре.

Зубы не разжимались. По лицу больного поплыли темно-красные пятна, на шее с обеих сторон вздулись вены.

Из-за нарастающего напряжения никто не заметил, как открылась дверь.

Словно раскат грома с порога грянул голос:

– Прекратить безобразие.

Манипулирующие руки упали.

– Лейтенант Клюсов, немедленно в мой кабинет, – прозвучал тот же голос.

Хлопнула закрывшаяся дверь.

Несколько секунд стояла жуткая тишина. Потом еще раз, но более мягко, раздался звук закрываемой двери.

Ужин в этот вечер всем доставил большое удовольствие. Никто не отказался от добавочной порции.

Инцидент был исчерпан.

Чтобы поставить последнюю точку в этом тягостном событии, требуется ответить, по крайней мере, на два вопроса: чем объяснить столь пассивное отношение всегда бдительной службы НКВД к эпизоду с явно политической окраской? И что, в конце концов, явилось причиной прекращения голодовки?

Предположительный ответ на первый вопрос, полагаю, состоит в том, что голодовка в госпитале была лишь отголоском большого бунта в громадном лагере. Его усмирение потребовало напряжения всех сил и средств. В сравнении с лагерной акцией голодание нескольких сотен доходяг в госпитале можно было оставить без особого вмешательства. Тем более что после ужина в Центр поступил рапорт о полном восстановлении порядка.