Зона милосердия - [33]

А вслух:

– Наверное, пришлют из Облздрава.

Елатомцев резко:

– Нет, не пришлют, заявки не подавали.

Пустынский молчит чуть-чуть улыбаясь.

Я удивленно пожимаю плечами. Чего от меня хотят?

Уловив мое невысказанное недоумение, Елатомцев, глядя мне в глаза, твердо произнес:

– Я решил: моим заместителем по лечебной части будешь ты. Согласна?

Я молчала очень долго. Молчали и они.

Ошеломляющее сообщение ударило по всем чувствительным струнам, включило все эмоции разом. Радостная гордость, полное неприятие, страх, вера в себя и абсолютное неверие, страстное желание рискнуть и презрительная насмешка над своей самоуверенностью.

Это продолжалось, пока из всей хаотически движущейся массы не сформировалась одна стержневая мысль.

Про себя, я ее сформулировала следующим образом: если год назад ты, согласившись на безумный шаг, не оступилась, уцелела, то почему бы тебе, став на год старше, не сделать еще более безумный шаг?

Я вернулась к действительности: но почему они оба так пристально смотрят на меня? Это меня очень беспокоило. Стало тревожно.

Теперь-то я очень хорошо понимаю, что эти два мудрых человека, прожившие долгую и нелегкую жизнь, глядя на меня, как в открытой книге читали переживаемую мной «бурю ощущений» и борьбу с собой.

Прочли они и мое невысказанное согласие.

Елатомцев прервал молчание:

– Ну, так что, – в голосе был не вопрос, а утверждение, – у тебя три дня впереди, принимай дела, войди во все тонкости, пойми, охвати все.

И уже совсем будничным тоном:

– В отделение можешь не ходить, Шеффер, надеюсь, справится. Я кого-нибудь дам ему в подмогу.

И я спокойно, сама не веря своим ушам, сказала:

– Ничего не надо. Я сама все скажу Шефферу.

Вот и все.

Так я стала вторым лицом в госпитале.

Прошли десятилетия. А мне и сегодня интересно, что думали тогда 59-летний начальник госпиталя и его 70-летний заместитель, когда поняли, что 23-летняя девочка так просто согласилась на безумное предложение.

А может, они не считали его безумным?

Осуждали ли они меня? Думаю, нет.

Сегодня я в их компании – тех двоих, седых и мудрых. Я даже старше и мудрее их – тогдашних. И могу вместе с ними участвовать в оценке неординарного поступка той юной девушки: она имела на него право.

Теперь нас трое против одной. Думаю, мы солидарны, несмотря на разницу поколений.

Полагаю, только на подобных примерах можно по-настоящему понять, что такое молодость. Она не безрассудна – она мыслит. Ее бесстрашие и смелость – не беспочвенны, они защищены отвагой и высокой маневренностью реакций. Ее безоглядное стремление к риску не бессмысленно – оно зиждится на уверенности в своих силах: в нужный момент они высвобождаются, подобно пружине, с которой снят пресс.

Прощание с Пустынским было теплым и очень грустным. Все его любили искренне и бескорыстно. Мы остро переживали эту потерю. Уходя, он уносил частичку каждого из нас.

В день отъезда он выглядел усталым. Всегдашнюю бодрую улыбку сменила грустная, немного беспомощная, старческая.

Он много души, сердца и сил отдал госпиталю, и навсегда рвать эту связь было больно.

Немецкие врачи через меня передали ему свои лучшие пожелания и благодарность, подчеркивая его высокую культуру и человечность. Утром перед отъездом он зашел к ним. Все были в сборе. Доктор Мюллер-Хегеманн, непрерывно учивший русский язык, решил произнести прощальную речь по-русски. После трех вполне прилично выговоренных фраз, вдруг забыл следующую, и остановился. Приветствие закончил доктор Кантак, уже на немецком, с моим переводом. Все вышло тепло и сердечно.

Утром на конференции Елатомцев официально представил меня, как своего заместителя по лечебной части.

– Прошу любить и жаловать, – закончил он.

Все молчали.

Позднее оказалось, что это сообщение раскололо коллектив на две почти равные части: большая была против, остальные – равнодушны.

Сторонников у меня не было. Я поняла, что должна во чтобы то ни стало переломить ситуацию в свою пользу. И для этого у меня есть единственный день – сегодня.

И только сегодня!

Завтра будет уже поздно. Завтра закрепится расклад сил и таковым останется навсегда. А в обстановке неприятия большей части коллектива работать невозможно.

Принять такое смелое решение – переломить ситуацию – было легко. А как это сделать?

Елатомцев ясно видел, как принял коллектив новость. Он понимал все и не сделал ни малейшей попытки помочь мне – остался в роли стороннего наблюдателя.

Лишь много времени спустя, когда новые отношения окончательно утвердились, вспоминая те трудные дни, он сказал:

– Я решил тогда, что из этих затруднений ты должна выкрутиться сама, без посторонней помощи, только в этом случае можно добиться успеха.

Жизнь подтвердила его правоту.

Посоветоваться мне было не с кем. Мама далеко. Фаина Александровна уехала. Начальник отстранился.

Я решила, что прямой и открытый разговор с коллективом – это единственно правильный путь. И провести этот разговор надо именно сегодня.

Я не чувствовала раздражения к коллегам. Думаю, никто из них не горел желанием занять этот трудный и ответственный пост. Я никому «не перебегала дорогу». Но мысль, что они попадают под власть девчонки, задевала самолюбие. Никто против меня открыто не выступил. А недовольны были все.