Зона милосердия - [29]

В нашем хирургическом отделении всегда что-нибудь происходит: операция, репозиция отломков при переломах, гипсование. Как везде, возникают осложнения: воспаление, нагноение, кровотечение. Работа непрерывная и напряженная. Большая удача, что доктор Шеффер живет в отделении. Каждый вечер перед сном он обходит тяжелых больных. Если случилось что-нибудь серьезное, посылает за мной – это мое требование. Он его выполняет неукоснительно.

Бывают сложные ситуации, бывают и трагедии, слава Богу, редко.

Случаются и курьезы – нелепые, неожиданные. Некоторые повторяются почти закономерно.

О них стоит рассказать. Они связаны с обезболиванием. С наркозом.

Но это не современный наркоз, который делает специалист-анестезиолог. Это допотопный эфирный наркоз, подаваемый с помощью простой маски Эсмарха.

Вот всё готово. На операционном столе – больной немец. Он не знает русского языка – лишь три знакомых слова: здравствуйте, спасибо, до свидания выговаривает с трудом. Врач, дающий наркоз, капает в маску эфир и накладывает ее на лицо больному. Последовательно развиваются фазы введения в наркоз. Наступает фаза двигательного и речевого возбуждения. Слышится неясное бормотание, обрывки малопонятных немецких слов. И вдруг… Бормотание кончается. Фантастический поток русской ненормативной лексики взрывает операционную. Слова четкие, ясные, без признаков акцента комбинируются в причудливую феерию. В операционной все замерли от изумления. Наркоз продолжается, возбуждение больного кончается, он впадает в наркотический сон. Операция начинается.

Подобные случаи не редкость. Как правило, больной на другое утро спрашивает, стыдясь: «Как же это я проговорился?» И тем самым явно признается, что с ненормативной лексикой знаком. Меньшая же часть больных совершенно правдиво удивляется услышанному, и уверяет, что подобных слов не знает. Об этом я рассказывала нескольким невропатологам. Один из них попытался объяснить такие случаи наличием у некоторых больных так называемой своеобразной «амнезической памяти». Однако механизма ее действия объяснить не мог.

Заниматься вопросами хозяйственного плана оказалось для меня проще и легче – недаром в течение года я проработала под руководством Фаины Александровны в образцовом отделении. Эти вопросы куда менее интересны, но практика показывает их несомненно высокое значение в любом лечебном учреждении.

За генеральной уборкой отделения последовал ряд мер, в которых нам оказал неоценимую помощь заместитель по хозяйству Абрам Михайлович Гуревич.

Старый изношенный мягкий инвентарь и посуду заменили новыми. При входе в корпус для посторонних в специальный шкаф повесили крахмальные халаты. Для начальника сшили специальный – гигантского размера.

Без халата теперь в отделение войти было нельзя, равно как и в операционную без бахил. Обнаружив эти нововведения, начальник сначала не на шутку возмутился, когда его без халата не пустили дальше порога. Потом оценил, и не раз меня расхваливал, но, конечно, не в глаза – этого он делать не умел.

Дополнительное обстоятельство: в нашем отделении жили немецкие врачи. Они занимали две палаты: в одной стояло четыре, в другой три койки и большой обеденный стол.

Заметив в их апартаментах некоторую неряшливость, я прикрепила к ним специального санитара из хозяйственного корпуса. А к Новому году сделала им подарок – каждому новое теплое одеяло. Стоило посмотреть: они радовались, как дети, получившие красивую игрушку.

Все это вызвало в госпитале определенный положительный резонанс. И как-то само собой, без вопросов и объяснений, в мои отношения с коллективом вернулись былая теплота, дружба и взаимопонимание.

Разрешились спорные вопросы, большие и малые пертурбации, утихли страсти. И вновь потекла привычная, в равной степени простая и сложная жизнь госпиталя. Долго иль коротко ей быть такой – знает один Бог.

Красивое солнечное утро поздней осени с еле уловимыми следами ушедшего лета.

Идя на конференцию, подумала: в отделении все спокойно: нет ни операций, ни сложных перевязок, нет даже тяжелых больных. И в госпитале в течение недели все на удивление спокойно.

И вдруг…

Конференция подходила к концу, когда без стука в кабинет начальника вбежала старшая сестра Земскова:

– Виктор Федосеевич, в госпитале бунт.

Все замерли. Такого еще не бывало.

Оказалось, больные тотально отказались от еды.

Раздали завтрак. Никто к нему не прикоснулся.

Клюсов включается моментально. Бунт – это по его части.

– В первую очередь необходимо сообщить в Центр, – категорически заявляет он. Начальник не согласен:

– В первую очередь надо разобраться, – и тоном приказа:

– Берите переводчика, отправляйтесь в Зону, разберитесь. Доложите – потом примем решение.

Клюсов молча вышел, все остальные за ним. Начальник остался в кабинете.

Клюсов зашел в 12 корпус, ближайший от проходной. Начальница отделения, его жена – терапевт Валерия Клюсова, немного полноватая, красивая женщина лет 30-ти. Я вошла вместе со всеми. В коридоре – тишина. Персонал небольшой кучкой собрался у окна. Из палат не доносится ни звука.

Входим в первую. Все больные лежат лицом к стене, кое-кто закрыт одеялом с головой. На всех тумбочках завтрак: тарелка овсяной каши, два куска белого хлеба, на них – три куска сахара, рядом кружка желудевого кофе.