Зона милосердия - [28]

Непростой психологической задачей оказалось создание нормального рабочего климата, нормальных профессиональных отношений с немецким хирургом доктором Шеффером.

Волею случая он в течение нескольких месяцев решал все вопросы лечения больных в отделении. Короткие ежедневные посещения Пустынского, его еженедельные обходы ничего не меняли в сложившейся ситуации. Благодаря высоким качествам специалиста и основанном на них доверии Елатомцева, доктор Шеффер обрел степень самостоятельности, явно не предусмотренную «Положением о военнопленных», и привык к ней.

В течение всего этого периода не произошло ни одного события, дающего основания усомниться в его компетентности и честности. Это не могло не отложить определенного отпечатка на его самоощущение и в какой-то степени на поведение.

И вдруг появляюсь я в роли его непосредственной начальницы. Теперь я должна контролировать каждый его шаг, каждое его решение. Он, старше меня на 13 лет, сложившийся военно-полевой хирург, и я, год назад окончившая медицинский институт. Интересная композиция начальницы и подчиненного.

Мы оба с самого начала понимали, что в новой обстановке могут возникнуть трудности. Их следует избегать, устранять при возникновении, максимально поддерживать гармонию внутри отделения.

Однако для осуществления этих намерений мы исходили, как вскоре выяснилось, из диаметрально противоположных установок.

Я стремилась как можно скорее, объемней и глубже с помощью литературы и подробного изучения больных, и, конечно, с его, доктора Шеффера, помощью вникнуть в клиническую ситуацию, овладеть ею и активно участвовать в жизни отделения.

Он же исходил из убеждения, что у «этой девочки», мало что понимающей в хирургии, хватит ума не «играть в начальницу», а, поверив ему, ни во что не вникать. И оставить все по-прежнему. С этих противоположных позиций мы шли навстречу друг другу, пытаясь при этом придать нашим отношениям вид высокой корректности.

Я тем временем ежедневно подолгу разговаривала с больными, заново собирая анамнез, осматривала их, приводя в порядок донельзя запущенные истории болезни, так как немецкие врачи медицинскую документацию не вели.

Так я постепенно познакомилась со всеми больными отделения. И одновременно изучала присланную мамой хирургическую литературу. Не скрою – это был очень трудный период моей жизни.

Доктор Шеффер не обращал особого внимания на мои действия. Он занимался своим привычным делом, весьма формально ставя меня в известность об оперативных вмешательствах, перевязках, гипсовании.

Знакомясь с больными, я поначалу задавала ему кое-какие вопросы. Возможно, они были наивны. Сначала он на них односложно отвечал. Затем это, видимо, ему надоело. Он стал проявлять нетерпение. Часто раздражался. Два раза почти перешагнул черту корректности, прозрачно намекнув на мою некомпетентность. Я перестала задавать вопросы. Мы почти не общались.

Существовал путь, который позволил бы все отношения сразу свести в подобающее русло – ведь он был военнопленным. Но это было для меня неприемлемо. Я слишком уважала медицину и себя и считала, что врачи не имеют права скрещивать шпаги над головой больного.

Я сознательно выбрала другой путь.

Ситуация взорвалась, когда однажды я тоном, не допускающим возражения, сказала доктору Шефферу:

– Завтра в перевязочной покажите мне больного Шнейдера, полагаю, у него непорядок в ране.

Доктор Шеффер онемел. Настолько, что мне пришлось повторить сказанное.

Он широко раскрыл свои красивые коричневые глаза, в которых было недоумение, сменившееся вопросом, однако так и не произнесенным.

На другой день – наша встреча в перевязочной. Молчаливый эмоциональный диалог был продолжен. Я оказалась права – неблагополучие раны было налицо. Ему это было очень неприятно.

И, слава Богу, у нас обоих хватило смелой честности, такта и доброты: у него, опытного, открыто признать свою оплошность, у меня, молодой и ретивой, с пониманием и подобающим уважением это принять.

В этом на первый взгляд банальном эпизоде есть глубокий общечеловеческий подтекст. Пользуясь им, как определенной нравственно-моральной меркой, мы обоюдно оценили существенно важное в человеке, на познание которого зачастую тратятся годы. И оценили безошибочно. Последующая совместная гармоничная работа явилась тому бесспорным подтверждением.

С помощью доктора Шеффера я впервые самостоятельно вошла в фантастически таинственный мир хирургии, о котором мечтала с детства. Хирург широкого профиля, он многому сумел меня научить за 1,5 года нашей совместной работы. Среди моих учителей ему принадлежит особое место. Он никогда никого не учил, «не поучал» в общепринятом понимании этого слова. Он жил и работал. Эта работа была искусством, которому хотелось подражать. Не знаю, как он, будучи свободным, учил своих соотечественников. Меня он заражал своим примером. Без лишних объяснений у операционного стола он говорил:

– Вы это сделали хорошо – можно попробовать сделать лучше. – И делал.

Хирургия – дама суровая и подчас жестокая. Много крови и сил высасывает она из своих адептов. Но зато и улыбки дарит солнечные. Из этих сочетаний и соткана жизнь хирурга.