Зона Хаоса - [6]

— Робби, — говорит Алик проникновенно, — понимаешь, Галатеи писать стихи не могут. Вернее… они совершенно точно не могут вдруг, ни с того, ни с сего, начать сочинять стишки. Без стимула. Не в качестве выполнения задания.

— Не могут, — соглашаюсь я. — Я сам был в этом железно уверен.

— Так, — говорит Мама-Джейн. — Я хочу на него посмотреть.

Я надеваю гарнитуру.

— Герберт, — говорю я. — Зайди в комнату отдыха, Шекспир. Тебя ждут поклонники твоего таланта.

— Он же не может ходить! — чуть не хором говорят Алик и Жан.

— Ты же сам говорил! — добавляет Жан.

— Мы с Клодией починили его вчера вечером, — говорю я небрежно.

— Теперь у меня дикое ощущение, что вся вчерашняя история — розыгрыш, — говорит Мама-Джейн. — Ты сам говорил: нельзя пытаться вытащить штырь из его мозга, мы его доломаем…

— Понимаете, Герберт с Клодией меня уверили, что повреждённые блоки можно просто вынуть и выкинуть, — говорю я. Ничего не могу с собой поделать — наслаждаюсь ситуацией. — У них там какая-то хитрая личная система дублирования и сохранения информации. Мы с Клодией просто заменили ему часть нейристорной базы. Тупо новые блоки поставили, сорок минут работы — всех дел.

— Я ни черта не понимаю, — говорит Алик.

— Да ты не беспокойся, дружище, — говорю я. Улыбаюсь — рот сам растягивается. — Я тоже ни черта не понимаю.

Входит Герберт. В полном блеске.

Парик у него новый, роскошная русая чёлка. Псевдодерму на лице мы с Клодией поправили. Обращаться с новым корпусом он за ночь научился — и мимику, похоже, отлично восстановил: этакая у него смущённая улыбочка. Застенчивая.

И очки надел.

Алик когда-то придумал образ Герберта дополнять очками — этакий студентик-ботаник. Ну, они и подыгрывают. Очки с диоптрией — Герберты просто регулируют под них камеры и не выбиваются из образа.

— Герберт, дружок, как ты себя чувствуешь? — тут же спрашивает Мама-Джейн.

— Спасибо, леди-босс, — улыбается он. — Неплохо. Меня огорчают довольно тяжёлые потери… потери информации, которую я пока не могу восстановить. Это как чесотка в мозгу… или вирус. Раздражает. Но я уже взял себя в руки.

— Точнее, юное дарование, — говорит Алик. — Тест общего состояния.

— Эффективность — пятьдесят четыре процента, — говорит Герберт. — Критерий Огилви — в пределах восьмидесяти. Восстановлено семьдесят восемь процентов оперативной памяти, шестьдесят пять и пять десятых процента локального банка данных. Проприоцепция и мимический контур — в границах рабочей нормы. Я, в общем, в порядке, босс. Прихожу в себя, — и снова улыбается.

— Герберт, дружок, — говорит Мама-Джейн, — как же тебе пришло в голову писать стихи? Ведь этого нет ни в одном из твоих протоколов даже в качестве теоретически возможного задания.

— Да, — Герберт просто сияет, — в протоколах нет. И нигде в глобальной Сети я не смог найти готовых алгоритмов. Мне пришлось их разработать.

— Да зачем?! — Алик воздевает руки. — Зачем тебе сдалось?!

— Мне очень хотелось, — говорит Герберт. — Мне нравятся стихи. То, каким образом в них сжимается и архивируется большое количество эмоциональной информации. И ритм. Меня вообще привлекает ритм, но ритм в речи — в особенности.

— Нормально… — бормочет Алик. — Ритм его привлекает…

— И как ты дошёл до жизни такой? — спрашиваю я.

— Началось с того, что я развлекал детей Шелдонов во время далёкой поездки, — говорит Герберт. — К сожалению, видеозапись утрачена вместе с большей частью видеофайлов, которые я сохранял для госпожи Шелдон. Могу только рассказать.

— Валяй, — приказывает Алик.

— Шёл сильный дождь, — говорит Герберт. — Из-за плёнки воды на асфальте высокая скорость стала опасной. Автомобиль, принадлежащий семье Шелдон, двигался в потоке машин со скоростью менее двадцати километров в час, периодически останавливаясь в пробках. Детям было скучно, они устали. Я предлагал им разные игры; они рисовали каракули, которые я дорисовывал до цельного образа, потом — играли в кроссворды, потом Рози сказала, что и ей надоело, и машинам надоело. Что у всех встречных машин — сердитые или грустные лица. И я зарифмовал для неё несколько строчек про сердитые и грустные машины. В шутку. Это показалось мне забавным, потому что напомнило любимую игру Ланса Рыжего…

— О! — говорю я. — Остановись. А во что играет Ланс?

— В парейдолию, — сообщает Герберт, как о чём-то, что само собой разумеется. — Ищет в глобальной Сети изображения искусственно созданных предметов, части которых могут напоминать части живого существа, и рисует анимационные ролики, в которых эти предметы постепенно превращаются в живых существ. Он создал алгоритм и держит его вне доступа остальных Галатей, — улыбается Герберт. — Говорит, что это его «творческий секрет». Но вообще-то для любых протоколов, связанных с попытками создавать человеческое искусство, мы все используем один принцип — и этот принцип в своё время впервые задействовал именно Рыжий.

Мы переглядываемся.

— Так это ты с ним хотел поговорить, когда бредил рыжим, звездой и рыцарем? — спрашивает Мама-Джейн.

— Ланс — мой друг, — просто говорит Герберт. — Ланс, Ричард и Клодия, они все — мои ближайшие друзья, леди-босс. Но именно Ланс разработал основную схему — и мы считаем его консультантом по этой методике.