Зона бабочки - [56]

«Уж не с перепоя ли мне зона привиделась?» — вяло подумал Герман, цепляясь за эту соломинку.

И сразу же выпустил ее из пальцев: не было у него никогда перепоев, и вообще, не могло тут дело быть в заурядных перепоях.

По тротуару, в отличие от той стороны, где сидел Гридин, брели редкие прохожие, которых, скорее всего, на самом деле и вовсе не существовало. Никакого транспорта не наблюдалось. Серое асфальтовое полотно возникало вдали, и так же, вдали, только с противоположной стороны, и исчезало, расстилаясь под фонарями и светофорами.

А за спиной Гридина, параллельно дороге, тянулась высокая ограда парка с частыми железными прутьями. Был ли это парк, в котором он уже побывал, или какой-то другой — Герман не знал. Во всяком случае, деревья были похожими: березы, клены и липы.

Осмотревшись, Герман решил подумать о своих дальнейших действиях — и тут обнаружил, что сидит на бетонной скамье уже не в одиночестве. За то время, пока он разглядывал ограду парка, на дальнем конце скамейки образовалась женская фигура. Женщина то ли слетела с неба, то ли выбралась из-под асфальта, то ли возникла из воздуха — иначе Герман заметил бы, как она приближается к остановке. Это был очередной фантом, и явно не случайный, — потому что женщина повернулась и посмотрела на него. Именно на него, Гридина, а не сквозь него.

Женщина была довольно молодой — Герман не дал бы ей больше тридцати (хотя с определением женского возраста очень легко можно ошибиться), у нее было бледное правильное лицо с большими темными глазами, аккуратными черными бровями, изящным носом и четко очерченными розоватыми губами, в которых так и виделась тонкая длинная сигарета. Черные, с блеском, волосы, симметрично разделенные пробором, стекали на плечи, и Герману сразу пришло на ум вычурное слово «ниспадали». Женщина очень походила на гоголевскую панночку из старого советского фильма, прицепившуюся к несчастному Хоме Бруту, только одета была иначе. Черное платье едва уловимо переливалось багровыми оттенками неба. Стоячий воротник наглухо закрывал шею, рукава доходили до запястий… но из-под подола виднелись неожиданно босые ступни, разрушая демоническую цельность образа. Платье так плотно облегало стройное тело, что казалось не одеждой, а кожей, и было тяжелым на вид. От женщины исходила какая-то почти физически ощутимая мрачная сила, ее глаза затягивали в себя, словно космические черные дыры. Гридин почувствовал нечто похожее на головокружение.

Подобный взгляд был у цыганки… давно, лет десять назад, а то и больше… Душной южной ночью, у костра, под огромной луной. Подобный взгляд временами был и у шамана, выходца из сибирской глубинки. Взгляд Вия, которому наконец-то подняли веки — и две черные пули уставились на Хому. Черные дыры, высасывающие жизнь.

Герман знал, как можно защититься от этих черных пуль. Но применить это свое умение не успел, потому что черная женщина опустила глаза.

— Стоит ли так суетиться? — задумчиво спросила она неожиданно низким грудным голосом, похожим на звук далекого колокола. — Стоит ли тратить время на бренное, на совершенно ненужные поиски, Герман?

Гридин насторожился. Наверное, надо было бы встать и уйти, следуя за внутренней путеводной нитью, но было в черной женщине что-то очень притягательное. Ее хотелось слушать.

И откуда она знала, как его зовут?

Женщина выпрямила спину и обхватила себя руками, словно ей вдруг стало холодно. И вновь стала ронять колокольные слова, глядя прямо перед собой. От этого взгляда задрожали и осыпались листья на другой стороне проспекта. Во всяком случае, так показалось Герману.

Катились во все стороны звуки далекого колокола…

— Подумай о собственной душе, Герман. Она очень древняя, твоя душа, она многое пережила, и стоит ли утомлять ее, гоняясь за призраком? Твоя душа, твоя Психея — это дуновение, это гонимая ветром птица, что скитается от воплощения к воплощению, от жизни к жизни. То ползет она по земле червяком, то возносится к небесам бабочкой. Бабочкой, Герман!

Гридин внутренне вздрогнул и всмотрелся в профиль черной женщины. Нет, она совсем не походила на девчушку Иру.

— Она становится пленницей плоти, — продолжала вещать незнакомка, — но сама она не от плоти. Сдавленная плотью Психея все-таки развивается и чувствует, как в ней загорается мерцающий свет, она тянется к небу. К небу, Герман, а не к земной суете. Ты должен готовить свою Психею к небесной жизни, ибо только там она полностью обретает себя и достигает счастья. Там, в долинах эфирного света, она является в своем истинном виде. Она купается в сокровенном свете, он исходит из нее и возвращается к ней, этот свет блаженства… Это — Мировая Душа, и здесь чувствуется присутствие Бога. И когда Психея окончательно победит материю, когда разовьет все свои духовные способности и найдет в себе самой начало и конец всего, тогда, достигнув совершенства и не нуждаясь больше в воплощениях, она окончательно сольется с божественным Разумом. Искать надо не вне себя, Герман, а внутри себя…

Слова струились, слова текли, похожие на чудесных серебристых рыб, плывущих в края сплошного блаженства, слова завораживали. Они были ему знакомы — из книг, от них веяло покоем и уютом, и совершенно не хотелось им сопротивляться. Уже не один колокол, а множество колоколов звучали со всех сторон и звали, влекли за собой, и нужно было полностью отдаться этому волшебному перезвону — и воспарить, забыв обо всех заботах и тревогах, обо всем мирском, преходящем, мелком…