Золя - [55]

Золя разыскал хозяина и начал с ним переговоры.

— Я хотел бы снять этот домик на будущее лето.

— Да, но он не сдается. Я ищу покупателя.

— Не покупать же мне дом на одно лето!

— Как вам будет угодно.

Золя оказался в затруднительном положении, но неожиданно возникшее препятствие только больше разожгло его желание поселиться в Медане. После некоторых колебаний и сложных денежных подсчетов он, наконец, решился. Дело было сделано. Впервые Золя становился собственником. В конце мая 1878 года со всеми формальностями было покончено, и Золя вступил в свои владения. Событие было настолько значительным, что Золя счел нужным рассказать о нем своим друзьям, даже тем, которые были в это время в отлучке. Теперь ему казалось, что поступил он очень и очень разумно, и говорил о своей покупке с гордостью и даже восхищением. Первым был уведомлен Поль Алексис. Золя писал ему, что дом утопает в зелени, обособлен от других строений, называл его гнездышком, упоминал о чудесной аллее. В августе он уведомил о своей покупке Флобера, но проявил большую сдержанность в описании: «Я купил дом, кроличью хижину между Пуасси и Триелем, в очаровательной норе на берегу Сены. 9000 франков. Я говорю о цене, чтобы вы не отнеслись с излишне большим почтением к моему приобретению».

Быть собственником оказалось нелегко, потребовалось еще много-много денег и времени, чтобы устроиться в этом «гнездышке» уютно и не ударить лицом в грязь перед друзьями.

Золя прожил в Медане до самой своей смерти, почти четверть века. И сейчас стоит этот домик — одно из памятных литературных мест Франции. Кроме праздных туристов, сюда ежегодно в первое воскресенье октября съезжаются паломники — почитатели творчества Золя.

Дом в Медане запечатлен на многих фотографиях и описан многими писателями. Эдмон Гонкур, например, записал в своем дневнике (24/VI 1881 г.): «Его дом — это безрассудное, нелепое изобретение; сейчас Золя уже вложил в него свыше двухсот тысяч франков, а он все еще выглядит на семь тысяч франков — его покупную цену…

Рабочий кабинет хорош, ничего не скажешь, — просторен, с высоким потолком; однако впечатление портит нелепое убранство: много всякой романтической дребедени, фигур в доспехах; на камине, что посреди комнаты, начертан девиз Бальзака: «Nulla dies sine linea» («Ни одного дня без строчки»), а в углу стоит орган-мелодиум нежнейшего тембра, на котором автор «Западни» любит играть вечерами.

Сад — всего лишь две маленькие, уединенные полоски земли, одна из которых возвышается над другой футов на десять, они уходят к полю, туда, где пролегает железная дорога; за путями еще несколько клочков земли, тоже, если не ошибаюсь, принадлежащие Золя, так же и островок площадью в пятьдесят арпанов, расположенный на реке, замыкающий горизонт».

На Гонкура и сопровождавшего его Доде «этот пустой сад, без деревьев, этот пустой дом, без детей» навеял лишь чувство грусти и меланхолии. Но Гонкур был стар и брюзглив. К счастью для Золя, его домик посещали молодые оптимисты, которые не разучились еще видеть все в розовом свете. Среди них был и Ги де Мопассан, тогда еще Ги де Вальмон.

В мае — августе 1880 года, то есть за год до того, как Эдмон Гонкур сделал свою грустно-ироническую запись, газета «Голуа» напечатала цикл рассказов Мопассана, посвященных приключениям незадачливого чиновника Патиссо. Весь цикл назывался «Воскресные прогулки парижского буржуа», и среди прочих рассказов там можно найти рассказ «Две знаменитости» — великолепную зарисовку с натуры, объектом которой оказались и дом Золя в Медане и сам хозяин.

«Прежде чем войти, они оглядели здание. Большое квадратное строение, новое, очень высокое, казалось, породило, как гора в басне, крошечный домик, притулившийся у подножья. Этот домик — первоначальное жилище — был построен владельцем. Башню же воздвигнул Золя.

Они вошли в новое здание, и Патиссо, задыхаясь от волнения, стал подниматься по старомодной лестнице во второй этаж… Дверь открывалась в необъятную высокую комнату, освещенную огромным, во всю стену окном, выходившим на равнину. Старинные вышивки покрывали стену; слева был монументальный камин с человеческими фигурами по бокам, в котором за день можно было бы сжечь столетний дуб; низкий стол, заваленный книгами, бумагами, газетами, занимал середину этого помещения, настолько просторного и грандиозного, что оно сразу останавливало на себе внимание, и лишь потом замечали человека, лежащего на высоком диване, на котором могло бы уместиться двадцать человек».

Из окна Патиссо увидел беспредельный горизонт, который просматривался во все стороны до высоты Отри, затем он осмотрел другие помещения, и его поразила «щегольская кухня», где стены и даже потолок были выложены фаянсовыми изразцами. На Патиссо дом Золя произвел вполне хорошее впечатление, и уходил он из него без той грусти, о которой вспоминал в своем «Дневнике» Эд. Гонкур.

Золя в это время было сорок лет. В сущности, он мало изменился. По-прежнему он вел затворнический образ жизни, изредка принимал гостей из Парижа, был все так же застенчив в обыденной жизни, хотя и умел постоять за себя. В рассказе о Патиссо Мопассан сообщает живые подробности о внешнем виде писателя: «Он был среднего роста, довольно плотный, добродушный на вид. Голова его (очень похожая на те, что встречаются на многих итальянских картинах XVI века), будучи красивой, отличалась характерным выражением силы и ума. Коротко подстриженные волосы торчком стояли над сильно развитым лбом. Прямой нос, как бы срезанный слишком быстрым ударом резца, круто обрывался над верхней губой, затененной густыми черными усами; подбородок скрывала короткая борода. Взгляд черных глаз, часто иронический, был проницателен, чувствовалось, что за ним работает неутомимая мысль, разгадывая людей, истолковывая их слова, анализируя жесты, обнажая сердца».