Золотые ворота. Черное солнце - [9]

Ошарашенные таким неожиданным предложением, студенты замялись, затоптались на месте. Но отступать было некуда. И они пошли веселой гурьбой.

— Располагайтесь, как дома, — радушно приглашал Шнипенко поздних гостей, распахнув дверь своего рабочего кабинета. — Устраивайтесь, я сейчас вернусь.

Студенты несмело переступили порог профессорской обители. Это была просторная, несколько продолговатая комната, еле-еле освещенная тремя вычурными канделябрами, похожими на прихотливо изогнутые казацкие люльки. В ржавых сумерках молодежь разглядела стоящие в ряд массивные книжные шкафы, несколько мягких кожаных кресел вдоль глухой стены, завешенной тяжелым старинным ковром. На ковре холодно поблескивали со вкусом размещенные старинные пистоли, перначи, кривые сабли дамасской стали и выщербленные варяжские мечи. В одном углу, чуть в стороне от допотопного, отделанного медью письменного стола, возвышалась на обитой кожей темной тумбе серая каменная статуя какого-то древнего языческого бога. Студентов поразило, что все в этой комнате было мрачным, тусклым, точно омертвевшим. И старинный ковер, и книжные шкафы, и отделанный красным деревом потолок, и даже свет канделябров. Комната больше напоминала музей, забытый замок или, может, даже саркофаг средневекового владыки, чем кабинет ученого двадцатого столетия. Казалось, время остановило свой неудержимый бег в этом помещении, окаменело, подобно круторогой голове буйвола, висевшей над входной дверью. Печать отшельничества и загадочности лежала здесь на всем. Не случайно студентам вспомнилась похожая на легенду история Шнипенко, которую они не раз слышали от старшекурсников.

Ходили по университету глухие слухи, якобы профессор смолоду был чуть ли не счастливейшим в Киеве человеком. В свои тридцать с лишком лет он занимал довольно высокую должность, был женат на женщине большой души и редкостной красоты. И жизнь его была счастливой, кипучей, не омраченной нехватками и неудачами, пока он по неведомым причинам не оставил службу и не занялся наукой. По-видимому, погруженный в проблемы средневековья, Роман Трофимович и не заметил, как в его дом украдкой начало вползать горе. Обратил внимание лишь тогда, когда жена все чаще стала слишком поздно возвращаться домой. До поры до времени он закрывал на это глаза, теша себя надеждой, что после защиты кандидатской диссертации он несколько освободится и счастье и согласие снова воцарятся в их семье.

Говорили, будто он однажды в минуту жгучих душевных треволнений решил пойти за советом к своему научному руководителю — известному в республике историку-академику. Добрался до его особняка около полуночи и — страшно подумать! — увидел за освещенным окном свою жену. Неизвестно, что произошло в ту минуту в душе Шнипенко, только он молча отправился в обратный путь. На следующий вечер его снова потянуло под злосчастное окно, за которым снова промелькнула фигура любимой… А через несколько дней, за завтраком, он спокойно, будто невзначай спросил, где она бывает вечерами. Та, не предчувствуя страшной беды, с улыбкой ответила, что после службы работает над одной весьма важной вещью, а над какой именно — это пока ее секрет.

То был последний разговор когда-то образцовой супружеской четы. Поздним вечером, вернувшись домой, жена Шнипенко нашла в своей комнате письмо, в котором муж проклинал ее за подлую измену и отрекался от нее навсегда. Ошеломленная, в беспамятстве бросилась она к кабинету мужа, но дверь туда была заперта. Как ни просила, как ни молила выслушать ее, он даже не отозвался. Отпер дверь лишь на рассвете, когда старушка мать заголосила в отчаянье: в доме произошло непоправимое — невестка повесилась…

Говорили, сразу же после похорон к Шнипенко пришел его научный руководитель-академик и, вручив две толстых папки, сказал: «Эти рукописи принадлежали вашей славной жене, Роман Трофимович. Последние месяцы она с моей помощью старательно собирала вечерами архивные материалы для вашей будущей докторской диссертации. Ей очень хотелось поднести их вам в подарок в день вашего рождения…» Еще говорили, что в тот же миг голову Шнипенко покрыл густой серебристый иней. С тех пор Роман Трофимович стал сторониться людей, отгородился в кабинете коврами от солнца. Чтобы хоть немного притупить свое горе, полностью отдался науке. И чем больше работал, тем глубже и глубже погружался в прошлые столетия. Наверное, отголоски бряцанья казацких сабель, громы далеких общественных бурь и угасшие напевы печальных кобзарских дум глушили в его сердце ноющую боль. Со времени той трагедии он овладел множеством знаний, написал десятки научных трудов, давно стал маститым ученым, но, судя по этому мрачному жилью, радость так и не вернулась к нему.

— Внимание, кофе! — появился в дверях Роман Трофимович в длинном, табачного цвета халате с легким, разборным столиком в руках. — Только почему вы все стоите, как в гостях? Я же просил вас быть как дома.

Поставив столик, подвинул кресло и тяжело опустился в него. Студенты разместились полукругом.

Через некоторое время в комнату, мягко ступая по ковру, вошла маленького роста сгорбленная старушка с посудой на подносе. И одеждой, и манерами она чем-то напоминала престарелую послушницу монастыря. Без единого слова расставила на столике чашки и застыла в нескольких шагах от Романа Трофимовича.