Золотые ворота. Черное солнце - [48]

Близорукий Химчук в обществе Оксаны и Шепшинского пристроился возле «сцены». Ждали появления артистов.

Вот торжественно зазвучали фанфары. На кузове появился стройный лейтенант. Звонким голосом он приветствовал посланцев столицы Украины на сооружении рубежей обороны и стал декламировать:

Ти, земле, наша рідная, святая!

Ти, Батьківщино, люба, золотая!

Це знову напад? З ворогом двобій?

Ми чуєм, нене! Ми йдемо на бій!

Сначала аудитория слушала молча, потом пламенные слова вместе с артистом стали произносить тысячи голосов. Это стихотворение Тычины знал тогда почти каждый киевлянин, оно было для всех своеобразным гимном сурового сорок первого года.

— Ми чуєм, нене! Ми йдемо на бій! — грозно разносилось над вечерними полями.

После лейтенанта двое артистов исполняли сатирические куплеты о фашистских главарях. Сколько смеху было! Но сильнее всех разбередила души окопников черноокая бандуристка. Она предстала перед ними в вышитой украинской сорочке, с яркими лентами в косах, в плахте, словно прилетела в эти места из иных, сказочных краев.

«Да ведь это Женя Брамова! — чуть не вскрикнул Олесь, узнав свою бывшую однокурсницу по консерватории. — Как она тут очутилась? Ведь Женя должна была поступать в аспирантуру…»

Пела она «Повій, вітре, на Вкраїну». Пела вдохновенно, будто выплакивала в песне свою тоску. И сотни глаз затуманились слезой. Умолк последний аккорд, а никто даже не шелохнулся. Только некоторое время спустя, словно опомнившись, толпа взорвалась громом аплодисментов.

— Молодец, Женя!

Она, видимо, услышала голос Олеся, потому что стала разыскивать его глазами. И вот взгляды их встретились… Толпа гремела аплодисментами, не желая отпускать ее. Женя снова села на табурет, улыбнулась и коснулась пальцами струн. Они застонали, зарыдали, переплелись с низким голосом:

Чуєш, брате мій, товаришу мій,

Відлітають сірим шнуром журавлі у вирій.

           Кличуть: кру, кру, кру,

           В чужині помру.

           Заки море перелечу,

           Крилонька зітру…

Перед глазами Олеся заволновалось, зарябило бескрайнее море. И в мутной вышине журавлиный клин. Хватит ли им сил достичь заветного берега? И ему вдруг почудилось, что вместе с журавлями летит и он над бушующим морем, за которым где-то находятся его Золотые Ворота. Чувствует, что его покидают последние силы, что волны вот-вот его поглотят…

Мерехтить в очах

     безконечний шлях,

Гине, гине в сірій мряці

     слід по журавлях…[7]

После концерта Брамова разыскала Олеся, бросилась к нему, обняла, как родного:

— Вот кого не ожидала встретить! Как ты тут оказался? Ну, рассказывай, рассказывай.

Противоречивые чувства всколыхнулись в душе Олеся. Ему было и радостно, что в такое трудное время встретил хорошего человека, и вместе с тем побаивался этой встречи. Снова начнутся расспросы о житье-бытье, снова компромиссы с совестью, недомолвки…

— Ну, что же ты молчишь?

— Думаю, как покороче отчитаться.

— А я не тороплюсь. Хочешь, пойдем куда-нибудь на безлюдье…

Не спеша они побрели лугом к Сиверке.

— Я тоже собираюсь задать тебе тысячу и один вопрос. И на все хочу получить ответ. Поняла?

— Олесь, тебе не удастся меня перехитрить. Чтобы ты не лукавил, я первой отвечу на тысячу твоих вопросов… Успешно сдала выпускные экзамены. Это раз. А два — буду осенью поступать в аспирантуру. Сейчас собираюсь на фронт. Уверена, это будет лучшей подготовкой к аспирантуре. С тебя хватит?

«А чем я могу похвалиться? Да и кто я сейчас такой? Без определенного места в жизни, без ясной цели…»

— Ну, а у меня самая главная новость — болезнь, — начал деланно бодро, только бы она не стала сочувствовать его горю. — Почти два месяца провалялся в постели. Выздоровел — подался на село к знакомым. Если бы не заварилась эта каша с Германией, пожалуй, до осени бы там остался. А сейчас вот записался в окопники.

Он не предполагал, что ей хорошо известна его университетская одиссея. Поэтому удивился, когда Женя, остановившись и взяв его за руку, сказала:

— Ну вот, ты всегда такой… Появишься на мгновение, а потом на целую вечность исчезнешь. И даже во время этих редких встреч не бываешь искренним, откровенным. А ты знаешь, как мне иногда хочется побыть с тобой! Только не подумай, что я в тебя до чертиков влюблена. Нет, я верна своему Марату. Но порой становится так тяжело… И тогда я готова мчаться к тебе хоть на край земли. Так почему же ты обижаешь меня своей неискренностью? Неужели тебе нечем поделиться со мной, послушать моего, пусть и не всегда мудрого, совета? Боишься, что не пойму? Ищешь каких-то исключительных собеседников? Их не будет, поверь!

Женя обиженно замолчала и не спеша пошла дальше. А Олесь так и продолжал стоять. Сколько хороших, душевных людей встречалось ему на жизненном пути, но почему-то никто из них не был с ним так беспощадно откровенен, как эта удивительная девушка. Многие словно бы не замечали его терзаний, а если случалось, он спотыкался в жизни, одни отворачивались, а другие начинали сюсюкать. И только Женя была с ним как сама с собой: правдивой, искренней, преданной. Догнал ее, крепко сжал руку.

— Спасибо! За все спасибо, родная. Как жаль, что раньше я не знал, какой у меня есть хороший и надежный товарищ.